Золото Неаполя: Рассказы

Маротта Джузеппе

Ремесло ремеслу рознь

В апреле 1920 года дон Раффаэле Казерта был извозчиком. Вез он как-то парочку приезжих на Вомеро; похоже, мужчина был адвокатом из Пьяченцы, а сюда приехал в свадебное путешествие. Парочка вышла у дома на улице Аньелло Фальконе; на рассеянное «не могли бы вы полчасика подождать, потом мы поедем на пляж Кьяйя», с которым судейский, или кто там он был, обратился к извозчику, помогая в то же время жене любовным прикосновением руки спуститься на тротуар, дон Раффаэле ответил: «Конечно, ваше превосходительство, пожалуйста, ваше превосходительство», — и слез с козел. Когда двадцать минут спустя приезжий неожиданно появился, он застал дона Раффаэле за усовершенствованием показаний счетчика, чтобы не сказать самой его природы. Дон Раффаэле уселся на тротуар, поднял элементарным

домкратом ось экипажа таким образом, чтобы колесо, связанное со счетчиком, не касалось земли, и терпеливым, сосредоточенным движением руки заставлял его крутиться. Одновременно он смотрел на облака и пускал замысловатые кольца дыма из замусоленного окурка сигареты; он вздрогнул, увидев, что пойман, но тут же заявил, что действовал в общих интересах. Он сказал, что, готовясь к длинному путешествию от Вомеро до Кьяйи, решил проверить, нет ли в экипаже неполадок, которые могут помешать им в пути. Заключил он примирительным «какой прекрасный день, господин граф!», что привело в окончательную ярость приезжего, чье решение сообщить в Пьяченце, или откуда он там прибыл, о том, как разоблачил он и наказал жулика с юга, стало теперь бесповоротным. Подошел полицейский, который с сожалением констатировал, что дон Раффаэле уже не в первый раз пытается «помочь» счетчику; и несмотря на то, что в дискуссию ввязались обитатели улицы Аньелло Фальконе, которые, чувствуя поддержку сострадательного весеннего солнца, дружно взывали к милосердию, дон Раффаэле в тот же самый вечер перестал быть извозчиком.

Разумеется, лошадь и экипаж были не его; он вернул и то и другое нанимателю, поцеловал лошадь за ухом, последний раз вдохнул острый запах конюшни, стоявший во дворе, и медленно отправился домой в Порт-Альбу. Жены он дома не застал и воспользовался этим, чтобы поразмыслить.

Дон Раффаэле был трудолюбив: потеряв одну работу, он сразу же придумывал себе другую. Он извлек из ларя рулон рисовальной бумаги и тюбики с красками, выстругал ножом из куска дерева несколько длинных палочек, вытащил из кармана половину гривы той самой лошади, которую незадолго до этого поцеловал за ухом (может быть, целуя, он мысленно благодарил ее за подаренную ему многообещающую идею), и, сделав кисточки, начал рисовать картинку ex voto.

Нефы всех неаполитанских церквей увешаны этими наивными изображениями, на которых представлены разного рода несчастья, чудесным образом приостановленные вмешательством святого. Там можно видеть каменщика, который валится с высочайших лесов, или механика, которого затягивает зубчатая передача, или детей, падающих в кипящую воду, а сидящие на облаке в уголке картины святой Януарий или святой Винченцо дают понять знатокам этой живописи, что трагического завершения события, однако же, не произошло. Дон Раффаэле принялся уже за вторую картинку, сюжетом которой был укус бешеной собаки, когда вернулась донна Ассунта и сказала:

— Раффаэле, я уже знаю: ты снова безработный.

Он приостановил процесс творчества, чтобы посмотреть на нее, как смотрел всегда — снизу вверх, с восторженным благоговением, глаза у него были точно такие, какие рисуют на картинках по обету, где неумелый голубой мазок выражает восторг и благодарность удостоенного чуда.

Ассунта Кутоло была слишком красива для кого бы то ни было, и казалось просто невероятным, что она вышла замуж за такого безнадежного неудачника, как дон Раффаэле, с которым познакомилась в ту пору, когда тот был продавцом воды в разнос; он проходил по переулкам Монтекальварио босой, осыпанный росою и издавал мелодический призыв, в котором было все: и кубики льда в деревянной, роняющей капли бадейке, и запотевший глиняный кувшин, и тугие лимоны, и августовское солнце, от которого туманились глаза женщин, как туманились от него стаканы.

На доне Раффаэле была тогда белая матросская фуфайка и рваные штаны, закатанные до колен, за ухом торчала сигарета; он протянул Ассунте полный стакан так, как протягивают почтовый перевод — с почтительной торжественностью, которая ее рассмешила; в общем, они поженились три месяца спустя, когда дона Раффаэле взяли ночным сторожем на шляпную фабрику.

Там супруги Казерта и проводили свой медовый месяц до тех пор, пока однажды утром не были застигнуты спящими, как сурки, на импровизированном ложе из лучшего фетра и, разумеется, уволены. Впрочем в Порт-Альбе у них был семейный кров; именно там расцвела очаровательная синьора Казерта, которая

внезапно, в одну минуту, позабыла и о роняющей капли деревянной бадейке, и о кислой капле лимонного сока в запотевшем стакане, и о голых волосатых ногах, осыпанных росой, то есть обо всем том, что в один прекрасный день столь же неожиданно вдруг зажгло ей кровь. Донна Ассунта проводила теперь свои дни на балконе, держа на коленях кошку; вечерами очаг в их доме был холоден, но зато все новые и новые ожерелья из искусственного жемчуга, все новые и новые ленты и гребенки с фальшивыми бриллиантами сверкали на прекрасной, неприветливой и молчаливой жене дона Раффаэле, которая смотрела на него, как на гостя, и говорила:

— Своди меня в пиццерию.

В маленьком зале лучшей пиццерии Порт-Альбы в свете электрических ламп сверкали обнаженные плечи донны Ассунты; глаза незнакомцев за соседними столиками говорили о том, что донна Ассунта была хороша; они бегали по ней, эти глаза, не обращая никакого внимания на расстроенного дона Раффаэле, который выглядел как приложение к жене, как вещь, которая в данную минуту значила не больше, чем сумочка, лежащая рядом с нею на стуле. Когда, покидая пиццерию, они проходили мимо горящей печи, то, глядя на жену, всю в бликах огня, и вдыхая запах свежеиспеченного теста, дон Раффаэле желал ее со слезами на глазах, бессознательно отождествляя с ней и свою мать, и свое первое причастие.

Поэтому не было на свете такого ремесла, за которое он не взялся бы ради нее: я говорю о годах, когда он то дрессировал собак и птиц, то за семь уроков учил игре на гитаре, то был точильщиком, то продавцом рыбы, то полицейским агентом, а то вдруг брался чинить часы и замки или даже одевать и фотографировать покойников.

В извозчиках дону Раффаэле не повезло, но зато в изготовлении и распространении картинок ex voto он превзошел самого себя. Он исходил из того, что признательность людей, обязанных своим здоровьем, а то и жизнью какому-то святому, надо как-то активизировать. Как известно, за ходом болезни человека следят обычно, не подавая вида, лишь владельцы похоронных контор; так вот, дон Раффаэле исхитрился стать таким же информированным и таким же незаметным, как они. Когда владелец похоронной конторы, разочарованный, выходил из дома тяжело больного, который вдруг пошел на поправку, туда тут же входил, улыбаясь дерзко и в то же время загадочно, дон Раффаэле. Совершенно очевидно, что между владельцами похоронных контор и изготовителями картинок ex voto существует мистическая связь, ибо клиент, потерянный для одного, начинает представлять огромный интерес для другого.

Смешавшись с толпой родственников, обессиленных бессонными ночами, дон Раффаэле потрясал подходящей картинкой и призывал их не быть неблагодарными.

— Да, но откуда мы знаем, кто именно это был — святой Януарий или святой Паскуале? — возражали иногда родственники, но дону Раффаэле достаточно было с суровой сдержанностью сообщить, что, проходя случайно мимо и стряхивая пыль именно с этой, а не с другой картинки, он вдруг почувствовал необъяснимое желание войти. Тут женщины, заплакав, обнимали друг друга, и вопрос о покупке был решен.

Впрочем, дон Раффаэле ухитрялся пристроить свои ex voto даже в домах, не знавших болезней и несчастий. Однажды в переулке Порта Нолана какая-то женщина, не скрывая своих колебаний, сказала ему:

— Мой муж и в самом деле занимается пиротехникой, как нарисовано на вашей картинке, но никогда еще у него в руке не взрывалась ракета!

Однако дон Раффаэле все равно уговорил ее взять картинку: он высказал предположение, что чудотворцу легче предотвратить возможность несчастья, нежели его крайние последствия, иными словами, он внушил ей, что приобретение картинки в каком-то смысле обяжет святого Януария.

Прошу вас, будьте снисходительны к моему нищему дельцу; он не меньше вас почитал неаполитанских святых, а в них, между прочим, еще так много осталось от их изначальной человечности, что и они, наверное, его тоже прощали.

Но вот и в дом самого дона Раффаэле пришла беда; если не ошибаюсь, он убедился в этом в одну февральскую ночь, когда его разбудил шум ветра и проливного дождя.

А может быть, он открыл глаза просто потому, что внезапно почувствовал, что на широкой супружеской кровати с медными спинками нет больше донны Ассунты. Выглянув на площадку, он заметил растаявшую на лестнице тень; дон Раффаэле взял жену за руку и привел домой.