Золото собирается крупицами
Шрифт:
— Здравствуй, енга!
— Здравствуй, — негромко ответила Хауда. Голос у нее был мягкий, теплый. Гости редко заходили в дом Шарифуллы, и, застеснявшись, женщина закрыла лицо платком.
Нигматулла огляделся по сторонам.
— А вы и в самом деле неплохо живете, стол и стулья завели. Ого, даже стекло вместо брюшины!
— Слава аллаху, не хуже, чем в байских домах, — ответил Шарифулла. — Мать, налей-ка нам кислого молока.
Хауда налила в чашку катык, взболтала ложкой и поставила на нары между гостем и мужем.
— Угощайся. — Шарифулла попробовал катык: — Пресноват немного, но ничего.
— С
Хауда опять покраснела.
— Взяла я в долг фунт ржи, да смолоть не успела, — робко сказала она. — Ручка у нашего жернова сломалась. Вот я и толку рожь в ступе, хоть суп с крупой сварю…
— Ну и богатство у вас, однако! Верно про тебя судачат, агай: «Шарифулла с голоду еле ноги таскает, жена его за уши от земли поднимает». Как же так? Лошади есть — ты пешком ходишь, башмаки есть — босиком шлепаешь, деньги есть — без хлеба ешь! Ну ладно, как говорится, угощают — пей и воду. Попьем хоть кислого молока в «байском» доме. — Нигматулла хихикнул и придвинулся ближе к чашке.
— Погоди смеяться. Смеется тот, кто смеется последний, — обиделся Шарифулла.
— Смейся не смейся, а пока дела твои плохи. — Нигматулла повертел в руках крашеную деревянную ложку: — Аллах, где вы такую достали? Не иначе как с того света. Этой ложкой только клин ведьме в затылок забивать. Я не ведьма. Такой, ложкой есть не буду. Другой, нет?
— Нет, — буркнул Шарифулла. — Корот есть.
Хауда залезла в широкую посудину, висящую на деревянном крючке, вытащила жесткий, покрытый плесенью кружок сухого творога и положила перед мужем. Шарифулла ножом разрезал корот на маленькие кусочки и предложил гостю. Нигматулла взял один кусочек и положил его в рот. Обросшее щетиной лицо его тут же исказилось.
— Кислее не могли найти?
— Обижайся не обижайся, а угощать тебя больше печем.
— Ну что ж, видно, придется мне тебе помочь.
Нигматулла сдвинул шапку на лоб. Вытащил кисет. Свернул папироску.
Горький серый дым пополз по стене к потолку, Хауда прикрыла нос кончиком платка.
— Очень хочешь разбогатеть, агай?
Шарифулла не ответил.
— Я спрашиваю, разбогатеть хочешь?
— Слава аллаху и за то, что есть. Мне хватает.
— Ха, разве это богатство? Я спрашиваю, хочешь ли ты быть таким же богатым, как Хажисултан-бай? — Нигматулла понизил голос до шепота: — Только тебе скажу. Место нашел. Сколько золота — всему миру хватило бы!
Шарифулла продолжал молча смотреть в окно. Видя, что слова не действуют, Нигматулла вытащил из кармана казакина мешочек, развязал его и высыпал на ладонь блестящие желтые кусочки.
— Видал?
— Что? — Шарифулла недоверчиво скосил глаза.
— Золото никогда не видел, что ли?
— Видел. Ну и что?
— Продаю. Купи.
— Что я с ним делать буду?
— Ха, нашел над чем голову ломать! Да продашь. Я же с тебя и полцены не запрошу, только потому и продаю так дешево, что деньги нужны во как, — Нигматулла провел ладонью по шее, — позарез. Если б не это, сам бы продал за настоящую цену!
— А почему мне? Я ж ни цены ему не знаю, ни толку… Нет, продай уж кому-нибудь другому.
— Какой тебе еще толк? Богатство само в руки лезет, а ты отказываешься!
Шарифулла задумался.
— Не берешь?
Нигматулла встал и пошел к двери.
— Погоди, кустым. — Шарифулла заколебался. Его и пугала мысль о том, что он может ли шиться годами накопленных денег, и манила возможность легкого обогащения. Он представил себе табун лошадей. Стройные кони с длинными гривами, чуткие нервные лошади с пышущими ноздрями, тонконогие нежные жеребята… «Чей это табун?» — «Шарифуллы-бая!» — отвечает пастух. А почему «табун»? Может быть, табуны? Не один, не два, а пять, десять, много табунов! Если дело выгорит, так оно и будет, а если нет…
— Ну, мать, что будем делать?
— Не знаю, отец…
— Так я и думал, что ты ответишь не знаю. — Хозяин махнул рукой: — Женщинам что? Ты хоть разорвись, а им и горя мало! Беззаботная баба…
— И у меня есть забота, — неловко улыбнувшись, сказала Хауда.
— Целыми днями дома сидишь, какая у тебя забота?
— Все думаю, когда наш сын подрастет, на ноги встанет…
— Нашла о чем горевать! Дерево само растет вверх, никто не горюет — когда оно вырастет. Если ты такая хорошая мать, присматривала бы получше за дочерью. Невеста уже, как бы не начала баловать…
— Я уже и так ее вчера совсем заругала.
— Ну-ну, мать, как же ты ее ругала?
— Говорила, слушайся, Гульбостан, слушайся…
Нигматулла, с любопытством ожидавший, чем кончится спор, громко засмеялся.
— Какая ты сердитая, оказывается! Все «слушайся» да «слушайся»… Ха-ха-ха! — И, посмеявшись вдоволь над робкой женщиной, спрятавшейся от смущения за занавеску, снова повернулся к Шарифулле: — Ну так как?
— Что будем делать, мать?
Шарифулла жалко и потерянно улыбался жене. У него было такое чувство, словно он шел по краю глубокого оврага, над пропастью, и стоило ему сделать одно неосторожное движение, и он окажется внизу.
— Что ж ты молчишь? Где твой язык, которым ты с утра до вечера облизываешь свою дочь?
Хауда долго не отвечала, потом неожиданно вспылила:
— Если ты трус, то не спрашивай, как тебе поступить, у своей жены! Разве умный мужчина советуется с женщиной? Много ты у меня спрашивал, когда копил свои деньги?
— Ну ладно, покричала — и хватит! — Шарифулла властным жестом оборвал жену. — А то соседи подумают, что в нашем доме нет хозяина!.. Иди к своим горшкам, я обойдусь без тебя!
Хауда покорно отошла к чувалу, а Шарифулла почесал пятерней затылок.
— Значит, так… Сколько вот этот большой кусок?
— Ты хочешь знать, сколько он весит? Фунта два, не меньше. Если есть безмен — давай проверим…
— Нет, я говорю — сколько стоит?
— Маленький кусок — сто рублей, а вот этот крупный самородок — пятьсот…
— Да ты в своем уме? — Шарифулла вытаращил глаза и с минуту стоял с полуоткрытым ртом. — Ты смеешься надо мной? Где же мне взять такие деньги? Если я даже отдам в придачу всех вшей, то и тогда мне не набрать столько!..
— Сразу видать, какой ты серый человек!.. Если бы ты хоть немного в этом деле разбирался, то понял, что за такой самородок ты взял бы не меньше шестисот рублей…