Золото собирается крупицами
Шрифт:
— Нет, дружок, дальше пойдем. А тебе что, понравилось на русской печке спать? — хохотнул Кулсубай.
— Понравилось, — ответил Гайзулла, опуская глаза.
— Ничего, еще наспишься! Здесь везде такие, в каждом доме! — Кулсубай натянул сапоги и встал. — Ну, попьем чаю, и айда! Я говорю, пора нам….
Уходя, они долго оглядывались и махали рукой Наташе, которая, провожая их, вышла на крыльцо. Она улыбалась и кричала что-то, но скоро уже не было слышно, что она кричит, а потом дорога свернула, и скрылась за поворотом ласковая, светловолосая женщина в накинутом на плечи полушубке, и маленький домик,
От дома к дому, от деревни к деревне ходили хромой мальчик и мужчина с черной бородой. Гайзулла скоро привык к тому, что каждую ночь спал на новом месте, к тому, что везде их встречали радушно, кормили, оставляли на ночь и часто просили Кулсубая пойти к больному, заговорить боль, прогнать нечистую силу. Обычно Кулсубай оставлял мальчика у хозяев и ходил по деревне сам. В каждом доме спрашивал он о своей жене, но никто не знал о ней, и надежды найти ее становилось все меньше. Кулсубай приуныл, а Гайзулла все сильнее скучал по дому и долгими зимними вечерами, сидя у печки, вспоминал мать, сестер, низенький дом с покосившимися воротами, чувал, отбрасывающий яркие блики на лица сестер и матери, хрупкую березку над могилой отца, знакомые деревенские улицы.
Однажды, когда они выходили из небольшой русской деревушки, их догнала старая женщина в зипуне и валенках. Запыхавшись, еле переведя дух, она схватила Кулсубая за рукав и, еще не в силах сказать что-нибудь, мотнула головой.
— Отдышись, тетушка, — сказал Кулсубай. — Куда торопишься? Я ж от тебя не бегу!
— Ты тот знахарь, что вчера ходил? — прерывистым хриплым голосом заговорила наконец старуха.
— Ну, допустим, я.
— Ох, догнала, слава богу! Дочь у меня старшая захворала, сделай милость, помоги! Я тебе заплачу, чем смогу…
Женщина привела их к большому дому с резными наличниками и деревянным подзором вдоль крыши, суетливо распахнула дверь:
— Проходи, проходи! В жару лежит, уже не сколько дней…
Миновав большие стены, Кулсубай, не раздеваясь, вошел в избу, оставляя за собой талые грязные следы. Больная лежала в углу, на деревянной кровати. У нее было желтое лицо, большие голубые глаза ввалились. Не обращая внимания на вошедших, она негромко и монотонно стонала, положив руки на живот.
— Катерина, лекарь пришел, — шепнула ей старуха.
На лице больной появилась страдальческая улыбка, она повернула голову и поглядела на Кулсубая.
— Где болит? — спросил Кулсубай.
— Здесь, — тихо сказала Катерина и нажала на живот.
— Ясно. Теперь слушай внимательно — мой заговор поможет тебе, только если ты мне поверишь, поняла? Если ты хоть чуть-чуть усомнишься, еще хуже заболеешь! Все, кого я лечу, выздоравливают, и ты поправишься, только верь. Я говорю, пока буду читать молитву, думай про себя: «Я поправлюсь, я поправлюсь». Поняла?
— Поняла, — слабо улыбнулась Катерина. — Я тебе верю…
— Ну вот и хорошо! — Кулсубай погладил бороду, возвел глаза к потоку и запел, на ходу складывая слова в лад:
Поправляйся, не болей,Девушка пригожая,С женкой бедною моейТы немного схожая...Знать бы, где она теперь,ВоГайзулла, стоявший у дверей, изумленно посмотрел на Кулсубая.
— Агай, нельзя обманывать, алла тебя накажет! — вдруг вырвалось у него.
Кулсубай даже не обернулся и продолжал напевать, шепча что-то и отплевываясь после каждого куплета Катерина, глядя на него широко раскрытыми голубыми глазами, сначала вздрагивала, потом порозовела и вздохнула.
Сел бай на коня и поехал в зеленя,Там он с лошади упал и навек в земле пропалРаз наелась я овсу во зеленом во лесуИ похвасталась, что вскоре жеребенка понесу!Гайзулла не выдержал и громко рассмеялся, но Кулсубай, не меняя тона, пропел дальше:
Зря смеешься ты, дружок,Запри-ка смех свой на замок,А коль не можешь удержаться —Иди на улицу смеяться!Иди отсюда, не мешай,А то получишь нагоняй!Гайзулла тут же перестал смеяться и отвернулся к стене, а Кулсубай плюнул еще несколько раз, встал и, глядя на больную, спросил:
— Ну как, полегчало?
— Спасибо, правда стало легче… Мама дай чего-нибудь холодненького, молочка, что ли? — попросила женщина. Старушка облегченно пере крестилась и пошла за молоком.
— Что ж ты делаешь? — недовольно сказал Кулсубай, чуть только они вышли на улицу. — Разве так можно? Чуть не испортил все! Больше никогда так не делай, понял?
— Ты сам, агай, говорил, что обманывать грех… — обиженно возразил Гайзулла.
— Так-то оно так… — Кулсубай почесал в затылке и некоторое время шел молча, раздумывая. — Только ведь больше ничем не поможешь… Думаешь, мулла или настоящий курэзэ знают больше меня?
— Все равно плохо. — Гайзулла отвернулся и смотрел теперь куда-то в сторону, лицо у него было нахмурено, губы сжаты, и шагал он решительно, как взрослый, который выговаривает маленькому за какую-то провинность. Кулсубай по краснел.
— Зря ты так говоришь, — опять начал он, откашлявшись. — Ведь эта женщина все равно по правится…
— Как так? — Гайзулла даже остановился и смотрел на Кулсубая недоверчиво, исподлобья.
— А человек так создан, дружок, ему обязательно нужно поверить, чтобы победить болезнь! Я говорю, вот она мне поверила и теперь поправится, ты же видел, ей уже стало лучше!
Гайзулла смотрел все так же недоверчиво.
— Ладно! — махнул рукой Кулсубай. — Под расти сначала, а потом уж суди, где правда, а где ложь… Давай-ка закусим, что ли? Заморим червячка, я говорю! — Не дожидаясь ответа, он вынул из мешка кусок хлеба и колбасу. — На-ко!