Золото тофаларов
Шрифт:
Уж больно поза раскованная у заслуженного революционера и выражение лица неописуемое. В учебнике патопсихологии нечто подобное я встречал, что-то связанное с поражением двигательных центров. Но то — специальная скучная литература, а здесь натуральный пример, воплощенный в бронзы многопудье и слизь мраморную.
Стою я у раскоряченного большевика, испуг и оторопь на лицах граждан с интересом отмечаю. А вот и Степаныч подошел. Лицо озабоченное, взгляд напряженный. Нехороший какой-то взгляд.
— Привет, Серж! Про Гришина уже слышал?
—
— Не сидит уже. Лежит. Похороны через два дня.
— Да ну? В Бутырках, что ли, заморили? — Черт, как противно все это разыгрывать.
— Не в Бутырках. Из Бутырок выпустили, а возле дома убили на следующий день.
— Ты с теткой говорил?
— Тетка в больнице. Инсульт. У меня знакомый майор из следственного сегодня был утром, разговорились. Я Гришина специально не упоминал, он сам про дело с золотом рассказывать стал. Наши, оказывается, участвовали, статья-то — будь здоров! Это — про вьетнамцев. А Серега случайно попал — через покупателя.
— Да знаю я. Игорь рассказывал.
— Ни черта ты не знаешь. Вьетнамцы — это одно. У Сереги песок нашли? Нашли! Дело в отдельное производство выделили. Наши должны были вести! Понял? А вмешался кто-то из Прокуратуры Союза. Союза! Дело передали на Петровку. Оттуда — зачем-то в прокуратуру. Следователь прокуратуры — бах! — выпустил Серегу под подписку. На следующий день его чикнули в подъезде. Дело по убийству — опять ведет Петровка. Где дело по золоту? Нет дела по золоту! За отсутствием подозреваемого. За полным и окончательным отсутствием.
— Да, дела…
— Я тебе вот что скажу. — Степаныч понизил голос. — В Мосуправе бригада готовится по этому делу. Уж больно все белыми нитками шито. Гришин сам по себе — мелочь. Убрали, чтобы лишнего не сболтнул. Но все дело в том, что не первый это случай.
— То есть?
— Время от времени то наши, то милиция берут людей с приисковым золотишком. Или с изделиями из него. По разным каналам берут. Примерно в трети случаев удается цепочку проследить. В основном из Магаданской области тянется.
— Серега-то как раз в Магадане долго крутился.
— Да? Я не знал. Но Гришин в другие две трети попадает.
— А что там?
— А там — полный мрак! Все случаи аналогичны. Дела перехватывает Прокуратура Союза, подозреваемых либо выпускают, либо… В общем, дальше следует прекращение дела за отсутствием.
— Сеть сбыта организованная?
— Вот-вот! И очень хорошо кем-то прикрытая.
— Немудрено. Когда в стране пожар, грех ручонки у огня не погреть.
— Контора начала работать. Говорят, дело на контроле у Самого… На похороны пойдешь?
— Нет. Не люблю я этого обряда.
— И то. Тетка в больнице, а родственников понаехала уйма. Честно сказать, Серж, у меня сомнения были сильные по нашей поездке.
— Из-за Гришина?
— Из-за Гришина в том числе. И когда мы с Генкой, с майором то есть, про это дело разговорились,
— Эх, Степаныч, Степаныч!
— Да погоди. Вскользь упомянул, про треп про приисковое золото. Ну, про легенду, что ты рассказал. И знаешь какой результат?
— Догадываюсь! Эх, Степаныч!
— Ни хрена не догадываешься! — Степаныч посмотрел на меня торжественно, хлопнул по плечу. — Прав ты оказался!
— Как это?
— Генка — чекист потомственный. У него папаша в двойке всю жизнь отработал, недавно только демобилизовался, всех и вся знал, и сынка, конечно, представил, кому надо. Генка меня в кадры потащил, там дед один работает, полковник в отставке, дружок его бати. Этот старец в пятидесятых годах в Иркутском управлении работал. Он все подтвердил, даже год назвал — пятьдесят четвертый. Был лагерь в Саянах, было и восстание. Оперативно подавили, но прииск восстанавливать не стали — слишком сильно все было разрушено.
— А золото?
Степаныч пожал плечами.
— Да взяли, наверное. Он же сказал — оперативно…
— А сейчас там что?
— Нет там ничего. Я же говорю — прииск не восстанавливали.
— И что тебя смущает?
— А теперь — ничего. Я прошлый отпуск в Бердянске провел, у тещиной сестры. Духота, скукота и геморрой нажил от жары. Поедем тряхнем стариной в прохладных Саянах!
— Давно бы так, Феликс ты железный! А то уж в вагон садиться пора, а ты все менжуешься.
— Я же при контроле! Мишке лишь бы лося какого грохнуть, Игорьку все равно где водку в отпуске жрать, а здесь десять раз подумаешь, прежде чем слово лишнее брякнуть.
— Осторожный ты стал.
— А ты — наоборот. Я до сих пор не пойму — то ли ты просто размяться едешь, то ли действительно в золото это дурацкое веришь?
— Речку Тюнг помнишь?
Степаныч помрачнел, зябко передернул плечами.
— Чего это ты вдруг об этом?
Я помолчал минуту. Сказать про Графа или не говорить? Про Графа начнешь, надо и про все остальное. Вмиг радужное настроение Степаныча слетит. И поедет он в отпуск в Бердянск геморрой усугублять. Нет, нельзя так здоровьем друга рисковать.
— Так вот, сейчас так же, как на Тюнге.
— Опять игра твоя?
— А иначе скучновато становится. Не находишь?
Степаныч рассмеялся:
— Десять лет назад попроще было ставки делать. Но ты прав: кто хоть раз попробовал, обязательно повторить захочет.
Да, повторить… Пережить еще раз момент предопределения. Заглянуть за барьер. Испытать это странное раздвоение, посмотреть на самого себя глазами судьбы.
…Начало октября. Разноцветные листья тальника, покрывающего берега узкой глубокой речки Тюнг, почти полностью сбиты на землю снежными зарядами. Снег то тихо валит крупными мокрыми хлопьями, то летит почти параллельно земле, гонимый резкими порывами ветра, становится сухим и жестким, обдирает кожу лица, словно песок.