Золото Вильгельма
Шрифт:
После этого нам удалось сделать несколько шагов, но тут раздался карающий голос:
– Голые, куда прете, голые!
Я оглянулся. Пожилая женщина в хозяйственном халате вышла позади нас прямо из бамбуковой рощи.
Я решил этой горластой хозяйственнице не давать возможности приблизиться к нам и сам пошел ей навстречу. Я шел, глядя на нее и делая тайные знаки в том смысле, чтобы она замолкла, что это совсем особый случай, где не нужно кричать, что сейчас я к ней подойду и все будет ясно.
– Голыми куда
– Сейчас, сейчас, – взмолился я, убыстряя шаги и делая руками жесты наподобие дирижера, который умоляет оркестр перейти на пианиссимо.
– Вы с какого заезда, вы что, не знаете правила, а еще москвичи, голые прете по территории!
– Во-первых, я не голый, а во-вторых, он англичанин, – начал я, пытаясь настроить эту камнедробилку на более академический лад.
– Так вы не наши! – взорвалась она и ринулась вперед в сторону англичанина так решительно, словно собиралась сдернуть с него полотенце.
Но нет, приблизившись к англичанину, она сначала девственно отвела голову в сторону, а потом и сама повернула направо к поредевшим зарослям бамбука, чтобы сократить путь к административной конторке. Халат ее развевался на ходу, цепляясь за мелкие поросли бамбука. Она его гневно одергивала руками, не давая снизить праведную скорость своего движения.
Когда я подошел к своим спутникам, она уже прошумела сквозь заросли и крикнула с той стороны:
– Стойте на этом месте, никуда не уходите!
– Мадам кричайт? – спросил англичанин, приподняв свои выгоревшие брови.
Я махал рукой возле головы, как бы ссылаясь на некоторое умственное расстройство этой женщины.
– Солнце, – догадался англичанин и кивнул на небо.
– Да, – сказал я, увлекая своих спутников как можно быстрее вперед.
– Голый англичанин! – услышал я издали, когда мы заворачивали за угол главного корпуса.
Нам нужно было войти в первую же дверь. У входа за столиком сидела девушка-дежурная.
– Кабинет кожника? – быстро спросил я, не давая ей опомниться.
– Второй этаж, первый направо, – по-военному отрапортовала она, стараясь не удивляться.
Я повернулся к англичанину и жестом устремил его в сторону лестницы, стараясь хотя бы с тыла прикрывать его наготу.
Англичанин был совершенно спокоен. Продолжая держать мальчика за руку, он с достоинством поднимался по лестнице, устланной ковром. Узор на ковре каким-то образом гармонировал с узорами на его набедренной повязке, и теперь он еще больше был похож на магараджу.
К счастью, больных, ждущих очереди, не оказалось, и я постучал в дверь.
– Войдите, – раздался спокойный женский голос.
Я открыл дверь и вошел. За столом сидела миловидная женщина в халате, источавшем свет милосердия.
– Простите, – сказал я и в двух словах объяснил, в чем дело, не забыв отметить не
Доктор внимательно слушала меня, кивая головой и глядя на меня тем ясным профессиональным взглядом, цель которого не столько понимать пациента, сколько успокаивать его.
– Ничего страшного, – заключила она нашу короткую беседу, – зовите своих англичан.
Я сделал слегка замаскированный прыжок в сторону двери и открыл ее. Англичанин с ребенком вошли, и я быстро прикрыл за ними дверь. Теперь я был уверен, что комендант, даже если при нем и окажется достаточная подмога, не осмелится устраивать свалку в кабинете врача. Все же я считал: чем быстрее мы отсюда уберемся, тем лучше. Доктор, минуя обычные формальности, сразу взялась за ребенка. Она подозвала мальчика, повернула его к окну и наклонилась над раной. При этом ее ангельский халат издал хруст надкушенной вафли.
– Ничего особенного, – сказала она и, взяв со стола пузырек с зеленкой, стала смазывать рану.
Мальчик мужественно молчал, время от времени слегка сжимая губы. Доктор смазала рану какой-то мазью, а потом перевязала ее бинтом, таким же белоснежным, как ее халат.
Вдруг зазвонил телефон. Доктор сняла трубку. С того конца провода доносилось тревожное бормотанье. Я понял, что речь идет о нас, хотя ответы доктора были предельно односложны, а взгляд сохранял профессиональную ясность. И взгляд и ответы действовали успокаивающе. Во всяком случае, тревожное бормотанье на том конце провода постепенно теряло силу и наконец погасло.
Закончив сеанс телефонной психотерапии, доктор положила трубку и сказала:
– Мальчику не стоит купаться дней шесть, и все пройдет.
– Спасибо, доктор, – сказал я и пожал ей руку.
– Спасибо, доктор, – повторил англичанин и пожал ей руку.
– Не за что, – сказала доктор и вручила англичанину баночку с мазью.
– Смазывайте на ночь, и все пройдет, – сказала она. Мы попрощались с доктором, она нас провела до двери и, прощаясь, потрепала мальчика по голове.
Англичанин с некоторой преувеличенной бережностью держал в мощной руке баночку, как бы перенося на этот маленький подарок ту почтительность, которую он испытывал к доктору. Бинт на ноге мальчика белел, как знак небесного прикосновения.
До лодки мы добрались без всяких приключений. Англичанин вручил жене баночку с мазью, как мне показалось, с тайным облегчением, перекладывая на нее бремя почтительности.
– Смазывать на ночь и дней шесть не купаться в море, – сказал я.
– Хорошо, – кивнула она, выслушав, и сунула баночку в один из кармашков своей сумочки. Она подошла к мальчику и, тронув рукой повязку на его ноге, что-то спросила.
Мальчик отрицательно мотнул головой, после чего мать поцеловала его в щеку. Мальчик тут же плечом стер символический след поцелуя.