Золото Виннету (Виннету - 3)
Шрифт:
– Кто эта молодая дочь кайова?
– спросил я моих сторожей.
– Какхо-Ото, дочь Сус-Хомаши, который еще мальчиком получил право носить в волосах орлиное перо. Она тебе нравится?
– Да, - признался я, хотя понимал, что подобный разговор в моем положении крайне нелеп.
– Ее сестра стала скво нашего молодого вождя, - объяснил мне словоохотливый стражник.
– Скво Пиды?
– Да. Воин с большим пером в волосах, которого ты увидишь на совете, ее отец.
Так и закончился наш странный короткий разговор, последствий которого
Совет продолжался больше часа, потом меня отвязали и снова привели к вигваму вождя, чтобы объявить приговор. Мне пришлось выслушать длинные речи, суть которых сводилась к обвинениям по двум основным пунктам: во-первых, меня обвиняли во всех преступлениях, которые когда-либо совершались белыми против краснокожих, то есть во всех смертных грехах человечества, и хотели, чтобы я один заплатил по общему счету; во-вторых, мне ставилась в вину давнишняя вражда с Тангуа, его увечье, пленение Пиды и освобождение Сэма Хокенса. Словом, я был смертельным врагом, о помиловании которого нельзя было и помыслить. Еще больше времени занял перечень пыток, которые ожидали меня. Я мог бы гордиться ими, так как их количество и изощренность говорили о том, что краснокожие относятся ко мне чуть ли не с суеверным трепетом. Единственным для меня утешением послужило то, что эти милые люди не стали спешить с приведением приговора в исполнение: в стойбище не вернулся еще один отряд воинов, выехавших на охоту, и было решено отложить торжественный обряд казни, чтобы не лишать отсутствующих возможности лицезреть смерть Олд Шеттерхэнда.
Я вел себя как человек, не боящийся смерти. Краснокожие, находясь перед судом врага, стараются своими речами привести мучителей в ярость, это считается доказательством отваги. Я же был белым, моя слава и известность были таковы, что я нисколько не заботился о том, как бы меня не посчитали трусом, поэтому и не стал издеваться над советом вождей и старейшин, а отвечал им с достоинством, но не дерзко. Кайова приняли меня совсем не так, как я мог ожидать, да и их молодой вождь отнесся ко мне великодушно, и я не испытывал к ним вражды и ненависти.
Не знаю почему, но когда мои стражи получили приказ снова привязать меня к дереву смерти, они повели меня прямо мимо вигвама, принадлежавшего Сус-Хомаши - Одному Перу. У входа стояла его дочь Какхо-Ото - Темный Волос. Без всякой задней мысли я остановился и спросил:
– Моя молодая краснокожая сестра тоже радуется, что воины ее племени наконец-то поймали злого бледнолицего?
Она снова покраснела до корней волос и ответила после мгновенного колебания:
– Сэки-Лата вовсе не злой.
– Откуда тебе известно, злой я или нет?
– Это знают все.
– Почему же вы хотите меня убить?
– Потому, что ты изувечил Тангуа, и потому, что ты вождь апачей, а не бледнолицый.
– Я бледнолицый и навсегда останусь им.
– Разве Инчу-Чуна не сделал тебя вождем своего племени? Разве ты не пил кровь Виннету, а он твою?
– Это так, но разве я снял хоть один скальп с сыновей кайова? Разве я сам напал на Тангуа?
– Сэки-Лата знает мое имя?
– Я узнал, что ты дочь великого и славного воина, поэтому спросил, как тебя зовут. Пусть в твоей жизни будет много зим и солнц, много больше, чем мне осталось часов.
Я направился к дереву. Мои стражники не пытались помешать мне беседовать с девушкой, но я не сомневаюсь в том, что они не делали подобных поблажек ни одному пленнику. Причиной тому было не только поведение Пиды и его отношение ко мне, но и то, как старый вождь изменился со временем, что было следствием не одного только преклонного возраста, смягчающего нрав. Сын влиял на отца. Молодые побеги придали старому дереву новые качества, наполнили и его новыми соками...
Когда меня снова привязали к дереву, мне никто не надоедал - не только воины, но и женщины и дети держались поодаль. Видимо, вожди дали приказ не приближаться ко мне, чем я был весьма доволен. Думаю, никому не доставит удовольствия чувствовать себя диковиной, на которую все пялят глаза.
Потом я увидел Какхо-Ото. Она вышла из вигвама с глиняной миской в руках и подошла ко мне.
– Мой отец разрешил мне принести тебе пищу. Ты примешь мой подарок?
– С удовольствием, - ответил я.
– Но я не могу есть, у меня связаны руки.
– Я покормлю тебя.
Взяв нож, она принялась накалывать на его острие мелко нарезанное печеное бизонье мясо и подавать мне его в рот кусок за куском. Молоденькая индеанка кормила Олд Шеттерхэнда из своих рук, как ребенка! Несмотря на всю нелепость положения, меня разбирал смех, и я с трудом сдерживался. Хотя девушке, которая так милосердно отнеслась ко мне, кормить приговоренного к смерти не казалось чем-то особенным.
Мои стражники с серьезным видом наблюдали за нами. Когда я проглотил последний кусок мяса, один из них решил вознаградить девушку тем, что сказал:
– Какхо-Ото нравится Сэки-Лате.
Девушка взглянула на меня своими темными глубокими глазами, и я почувствовал, что краснею точно так же, как раньше она. Не сказав ни слова, она отвернулась и пошла назад, но через несколько шагов остановилась и спросила:
– Воин кайова сказал правду?
– Он спросил меня, нравишься ли ты мне, и я ответил, что да, - не стал отпираться я.
Она ушла, и я принялся бранить моего словоохотливого стражника, что, впрочем, не произвело на него ни малейшего впечатления.
После обеда я увидел Гейтса, снующего между вигвамами.
– Могу ли я поговорить вон с тем бледнолицым?
– обратился я к часовым.
– Да, но если вы заговорите о побеге, я сразу же прогоню его прочь, ответил воин.
– Пусть мой брат не беспокоится, я убегу сам, без чьей-либо помощи.
Услышав мой зов, Гейтс медленно направился ко мне, воровато озираясь по сторонам, словно человек, сознательно нарушающий приказ.
– Ближе! Подойдите поближе!
– попросил я его.
– Или вам запретили говорить со мной?