Золото Югры
Шрифт:
Макар сыпнул ему в ладонь серебряных арабских дирхемов, каждый в два раза дороже русской копейки. Посмотрел, как Сенька и молодой Ерошка спускаются по тропинке на дорогу к порту.
Что-то не так они шли. Больно серьезно шли.
Макар покачал головой и пошел есть кашу с гусиным салом.
Старый да малый, Сенька да Ерошка, вернулись близко к вечеру. Для них на случай плутания зажгли на шесте у таверны масляную лампу.
Прежде чем хватануть ложку и таскать в рот горячую кашу, Сенька Бывалый выложил на стол те семь дирхемов, что утром брал
– Хотел, сука, деньги глотать, – хихикнул Ерошка, – у него жизнь забирают, а он только о деньгах и думает.
Сказал и навалился на кашу с салом.
Сенька Бывалый отвалил от стола первый. Вышел на улицу, снял с шеста сигнальный фонарь, задул под фольгой масляный фитиль.
– Выведали мы, что завтра к вечеру в порт придет немецкий одномачтовый бриг. Привезет кое-какие припасы для полка наемников, что стоят там… за Ригой.
– Кое-какие припасы, значит – что? – начал злиться Макар.
– Пистолеты, ружья, порох, свинец. Ну, там еще разная амуниция и мука.
– То, что нам и надо, – встрял Хлыст. – Куда, говоришь, немцы встанут на якорь?
– Вроде как напротив зерновых складов.
– Почти в центре города… Что же вы до конца не вызнали, куда и когда?
– Дак, говорю же – помер! – начал злиться Сенька Бывалый.
– Кто – помер? – наконец вмешался и Макар. Весело получается – без его слова кто-то помер, а кто, он и сам не знает.
– Да этот… помер. – Молодший Ерошка изобразил помершего. – Ну, старик с таким вот носом, что каждодневно сидел на скамейке у рижской магистратуры. Деньги менял, матросам баб «сватал». Разве не видел такого?
Ушкуйники, копытом им в лоб, «прибрали» местного менялу, которого знали все матросы Балтики. И шведы, и финны, и даны, и норвеги, и немцы. В каждую навигацию старику доставалось. Его материли и даже били за подлость и за обман, и сто раз грозились зарезать, – а зарезали менялу ушкуйники, ради большого, праведного дела.
– А хватятся его? Нас в этой дыре так прижмут, мы и часа не продержимся.
– До завтрашнего вечера мы продержимся. – Хлыст помолчал. Его слушали, не вздохнув. – Немецкий бриг надо бы зачалить сюда, поближе к таверне. Ты, Макар, вроде красуешься в англицком лоцманском наряде. Вот, надень еще морскую шляпу и встречай немцев. И веди сюда.
Макар молчал, злился.
Сенька Бывалый подошел к столу, сел рядом с Макаром, повертел в руках поданную Хлыстом кожаную рыбачью шляпу шведского пошива.
– Макар Дмитрич, ты себя не взвинчивай, не взвинчивай. Ты командуй общими делами. А по убойному делу – не лезь. Не та у тебя заточка по убойному делу. Пока приучишься чужие кровя пущать, год пройдет… Мы же работали ножами для царской пользы, не от лихости.
Макар почуял, как отпустило сжавшуюся душу. Твердо сказал:
– Пригоним сюда бриг, немаканов не трогать – только упоить в усмерть. Их вины ни в чем нет.
– Ни на ком вины с рождения нет, – пробурчал Хлыст, – а потом каждый человек многими винами обрастает. Как коростой. От радости, что ли?
Он стукнул кулаком по столу, пробормотал неясные слова про Бога и его матерь, и вышел наружу…
На следующий день, вечером, «английский» лоцман подвел немецкий бриг
– Гут! – сказал немецкий капитан, а сам все поглядывал в сторону открытых дверей таверны, откуда плохо голосил хор вроде на датском языке.
Из таверны вышел, качаясь, человек в рыбацкой куртке. Пошабаршился за углом, вышел под фонарь, завязывая брючный пояс.
– Дойче матрозен? – крикнул рыбак. – Ком хер! Пиво, ром… филе, филе… пиво, ром!
Шестерых немецких матросов во главе с капитаном доставила на берег лодка, случайно проезжавшая мимо таверны. За веслами сидел Хлыст…
Горожане нашли немцев на третий день. Пива в таверне хватало, ветчины да сухарей – тоже. Немецкие матросы на допросе в магистрате как один твердили, что не догадывались, будто заперты снаружи. А ежели бы об этом знали, все равно бы не стали ради свободы ломать окна и двери. Чужая здесь собственность…
А ихний бриг, ихняя собственность, – пропал.
Бриг обнаружился через месяц у южного берега Белого моря. Целехонький, но с другой командой. С ватажной командой Макара Старинова.
Помогла пробиться к морю ранняя весна. Вода, казалось, залила каждую ямку, заполнила каждое болотце в Поморье.
По реке Неве скатились из Балтики в Ладожское озеро, из Ладожского озера спокойно переплыли в Онегу. Уткнулись было в северный берег Онежского озера, и замерли с матами да жуткими приговорками – да тут подмогли поморы. Те знали все извилины стариц, весь мокрый путь из Онеги в Белое море. Десяток лошадей, да два десятка мужиков, да три дня русской настырности помогли волоком перетащить немецкий корабль на южный берег Северного Ледяного океана-моря, на желанный морской путь.
Макару Старинову это стоило всего ничего – двадцать мешков муки немецкого помола. А для рыбаков, выходящих в студеное море, каждый мешок муки означал лишний день в море, лишнюю копейку в кармане. Справедливый расчет… за неделю тяжкого волока брига по земле.
Один раз, когда уже в мае шли возле Маточкина шара, заметили на берегу вроде русских людей, что-то промышлявших. Подошли ближе. Точно – русские! Оборванные, грязные, видать, здорово потерпевшие от льдов и морозов. Они ставили большой крест из двух бревен, у них умер артельный предводитель. Сходить на берег не стали, обычай не велит. Можно тогда и к себе смерть притянуть…
Молодший из ватажников, Ерошка, парень сильный, раскрутил вервие с куском свинца, и тот свинец упал на остров возле уреза воды. Промышленники подтянули веревку с привязанной к ней лодкой. Там лежала бочка немецкой солонины, четверть самогона да пять комплектов военной амуниции. Кто тут станет смотреть – в чьем мундире ты ходишь? Ходишь – и ходи. Главное – тепло тебе…
Промышленники прокричали на бриг, что две шведских китобойных шхуны не видели, но о них слышали, будто они возле норвежских шхер, у города Вардё палили из пушек в лодки русских зверобоев. Те от греха не стали ночью поджигать клятых англов, а быстро пустили про них славу повдоль Северного пути. Идет слава об англах, нигде не задерживается… Скоро к полуострову Ямалу придет.