Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Бабка испугалась, начала отмахиваться ладонью:
– Вот чего надумал! Нешто вам, крещёным, се дозволено?
– Так ведь не узнает никто.
– Как, а Бог?
– Бог простит.
– Нет, никак нельзя. И тебе негоже, и меня ещё, чего доброго, за такие дела захотят изжечь!
– Брось, Арепка, не причитай. Чарга мы спасли, и тебя спасу в случае чего.
– Ох, не знаю я… И не ворожила давно. Всё уже забыто.
– На её морщинистом, высохшем лице промелькнула некая загадочная игривость.
–
– Он взглянул на девочку, а она хихикнула:
– Ну уж мастерство!.. Так, по мелочам… Мамушка Арепушка, уступи же княжичу, погадай, пожалуйста…
Нянька ещё упрямилась и придумывала всякие увёртки, но в четыре руки её уломали. Посерьёзнев, бабка проговорила:
– Так и быть, попробую… Не люблю я этого, потому как силы много теряешь, цельный день потом пролежу пластом… Ну да как тебя не уважить, княжич, особливо коли сам наполовину половецких кровей? Но скажи по чести: сообчить всю правду или токмо одно хорошее?
Осмомысл тревожно хрустнул пальцами:
– Нет, сполна.
– Что же, вольному воля, светлейший… Настя, подсоби. Как решусь рассудка, спрашивай меня постепенно, плавно. А потом щёлкни по затылку, чтобы я очнулася.
– Хорошо, Арепушка, так и сделаю.
Старая колдунья взобралась на стол и легла на него, руки перекрестив, как покойница. И велела девочке:
– Ты держи свечку ровно, над моим лицом, но чтоб воск не капал на лоб, а не то проснуся.
– Знаю, знаю, не беспокойся.
Та прикрыла глаза, начала шептать какие-то заклинания. Постепенно её лицо, жёлтое в отблесках свечи, сделалось восковым совершенно. Нос и подбородок страшно заострились, а глаза запали. «Господи, помрёт!» - испугался княжич и хотел было осенить себя крестным знамением, но не стал, боясь, что оно сорвёт ворожбу.
– Мамушка Арепушка, слышишь ли меня?
– ровным голосом произнесла Настя.
Женщина ответила через сжатые губы:
– Слышу…
– Видишь ли младенчика, маленького княжича, народившегося сей ночью?
– Вижу… вижу…
– Хорошо ли будет расти, сделается ли отроком, а потом и мужем?
– Хорошо… сделается справным…
– Добрым али злым?
– Добрым… но упрямым…
– Станет ли он слушаться родителев?
– Плохо… Вижу их раздоры великие… скверные раздоры…
– Будет ли женат?
– Да, два раза… наплодит детей - мальчиков троих…
– Доведётся ль ему покняжить?
– Да, не слишком долго…
– Отчего недолго?
– Происки врагов… Много лет проведёт у чужих людей…
– Доживёт ли до старости?
– Не успеет…
– Отчего не успеет? Что, его убьют? Нянька тяжело задышала:
– Нет, нельзя, нельзя… ничего не вижу…
– Про меня спроси: молодым ли умру?
– Матушка Арепушка, а про Осмомысла расскажешь ли? Но пророчица больше не могла говорить, только мелко вздрагивала всем телом. Внучка Чарга вздохнула:
– Не серчай уж, княжич, но ея силы на исходе… Надоть пробуждать, - и довольно сильно шлёпнула Арепу по темечку.
Ясновидящая открыла глаза. Перестала дёргаться, и её лицо начало оттаивать, возвращаясь к жизни. Наконец, поймала молодого отца в поле зрения и спросила мягко:
– Вышло, нет? Ты остался довольный? Он погладил старуху по худому плечу:
– Благодарен, милая. Ты открыла мне многое… Я велю, чтобы вас обеих потчевали сытнее.
– Нет, спасибо, не нужно… Нам хватает всего…
– Перестань: от хорошего хуже не бывает.
– Посмотрел на девочку: - До свиданья, Настя. Позаботься о нянюшке. Я потом ещё загляну.
– Будем рады, княжич.
По дороге в свою одрину сын Владимирки думал об услышанном. В целом предсказание его успокоило: мальчик не умрёт в детстве, вырастет большой, народит ему внуков; ну, а то, что нравом будет непрост, это ничего - у кого из нас характер примерный?
И уже в одрине, помолясь, отходя ко сну, напоследок отметил: «А Настасья вырастет красавицей. Вот кому-то повезёт с молодой женою… Жалко, что не мне!» Да, в отличие от Арепы, он пророком не был. И не мог предугадать последующие события…
8
А судьба Осмомысла предрешилась в Киеве: Изяслав велел уничтожить Владимирку за его своеволие и постыдное вероломство. Он сказал Берладнику: «Делай с ним что хочешь. Я на все твои действия закрою глаза. Ибо не желаю выглядеть посмешищем перед Гейзой. Мне король поверил и не стал продолжать войну. Что ж, выходит, зря? Нет, терять союзника-унгра не могу. А тем более - мужа сестры. Выручай, Иване». Вместе с тем двигаться походом на Галич оба не имели ни времени, ни возможностей. Значит, приходилось искать новые пути. И тогда Ростиславов сын вспомнил о кольце Петра Бориславича.
Навестив старого учителя, жившего опять во дворце киевского князя, он радушно воскликнул:
– Ну, давай мириться! Я в шатре у себя непотребно вспылил и теперь жалею.
А наставник ответил:
– Ты вспылил-то правильно. Это я жалею, что позволил себя уговорить галицкому прохвосту. Видишь, как оно обернулось всё. Перемышль вновь не наш, я у Изяслава вроде прихлебателя. Тяжело, Иване.
– Тяжело, конечно. Но исправить можно. Дядька посмотрел с недоверием:
– Ты к чему это клонишь, не пойму?