Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
– Да с какой стати, душенька?
– удивился владыка Галича.
Та ответила неопределённо:
– Было мне видение… очень нехорошее.
– Говори яснее.
– Не могу, нельзя. Ты мне не поверишь. Об одном молю: заберём Олежку и уедем в Тысменицу для начала.
– Никогда.
– Я тогда погибну.
– Ничего не бойся.
– Я не за себя, но за вас боюсь.
Утром 9 сентября зазвонил колокол на площади. Что такое? Прибежал дрожащий от ужаса Миколка Олексич: тятеньку убили! Как, чего? Чернь, подзуживаемая боярами, стала драться с местными половцами - Вобугреевой и Бостеевой чадью; дворский попытался унять обе стороны, и его разорвали в клочья.
– Где Гаврилко?
– крикнул Осмомысл, поднимаясь.
– Держит оборону кремля. Но бунтовщиков больше. Князь схватился за голову:
– Ах, не в добрый час отпустил я Ивачича! Без него не выстоять.
– Говорят, будто Кснятин в городе.
– Негодяй! Удавлю поганца.
– Сила на его стороне.
Город сошёл с ума. Галичане жгли дома половцев, избивали их жён и детей. Дым пожарищ заволакивал небо. Люди Кснятина распахнули ворота и впустили конницу Святополка. Он прорвался к кремлю, начал штурм, смял охрану Гаврилки Василича (самому Гаврилке проломили булавой голову и обезображенный труп сбросили со стены в ров), пробежали в палаты Осмомысла. Но навстречу им вышла Болеслава - бледная, суровая, на руках с маленьким Василием; грозно произнесла:
– Стойте, заклинаю! Я жена Володимера Ярославича это сын его. Коль хотите двинуться дальше, то убейте обоих!
Из толпы нападавших вышел Чаргобай; утирая пот, тяжело сказал:
– Отойди, княжна. Мы тебя не тронем. Пощадим дитя. Нам нужны ведьма и Слепец, вместе с их бастардусом.
– Ни за что! Не смейте!
– Извини. Подвинься.
– И её отстранили, сами бросились дальше.
Разумеется, никого не нашли, так как по известному уже подземному ходу четверо беглецов (с ними был ещё Миколка Олексич) устремились к буковой роще за городом. Но поскольку Кснятин Серославич этот вариант просчитал заранее, их уже ожидали при выходе на поверхность воины-мятежники. Несмотря на сопротивление, всех четверых схватили и поволокли в Галич. По дороге обезумевшая толпа, лишь недавно падавшая ниц перед Осмомыслом и превозносившая его доблести, чуть не растерзала свергнутого владыку. Еле-еле дружинникам Святополка удалось оградить захваченных от сиюминутной расправы. Пленников препроводили в острог, бросили в раздельные ямы. Сверху ям задвинули каменные плиты. И, довольные собой, с шутками и руганью победители удалились.
Ярослав упал на колени, стал молиться и плакать. Повторял бессчётно:
– Господи, прости! Сохрани и помилуй Настеньку, Олежку и меня, грешного. Не дозволь сгинуть опозоренным. Не карай сурово!
По плите тарабанил дождь. Взбунтовавшийся город насыщался горячей кровью.
На другое утро, серое, холодное, вымокшего и продрогшего Ярослава извлекли на свет Божий и доставили во дворец. Там сидел синклит [25] : Святополк, Чаргобай, Кснятин и Феодор с преподобным епископом Кириллом. Все, за исключением иерарха, встретили захваченного правителя с неприязнью, нескрываемым отвращением и оставили стоять посреди палаты, словно подсудимого. Начал Кснятин:
25
Синклит– в Древней Греции собрание высших сановников. В переносном смысле (обычно иронически) - полный состав высокопоставленных лиц.
– Не взыщи, Володимерич, но в случившемся ты один виновный. Я тебе внушал многократно - отступись, одумайся, призови из Болшева
Глядя исподлобья, Осмомысл ответил:
– Если б вы народ не мутили, он бы не посмел. Тут вступил Вонифатьич:
– Семя наше взошло на заранее подготовленной почве. Ты не разрешал веча, не давал вольности болярству, правил самочинно. Как сие терпеть?
– Вольность вам?
– возмутился князь.
– Вы б нагородили с три короба! Об одном жалею: что тебя не отловил, пёс поганый, и не кинул в Днестр с камнем на твоей вые! [26]
Феодор забулькал, обращаясь к сообщникам:
– Слышали? Вы слышали? Что ещё с ним нянькаться? I Бесполезно!
– Совершенно согласен, - поддержал Святополк.
– Сто ударов плетью на площади. А когда дух испустит, тело бросить собакам!
– Погодите, чада мои, - оборвал его священнослужитель.
– Он покуда - законный князь…
26
Выя– шея.
– Никакой не законный, - вставил Ростислав.
– По закону - мой родитель Иван и я должны были править!
– Он покуда - законный князь, - повторил епископ, глядя своими ясными голубыми глазами на Осмомысла, словно говорил: слушай, что скажу, и запомни, - и до той поры, как мы не получим подписи его под составленной хартией, что он отрекается, призывать Володимера не имеем права.
– Хартия готова, - сообщил Кснятин, - пусть ея подпишет.
Ярослав оскалился:
– Лишь с одним условием: коли Святополк трижды поцелует меня между ног!
Заговорщики зашумели, начали ругаться, лишь один Кирилл укоризненно покачал головой в фиолетовом клобуке.
– Если же серьёзно, - продолжал правитель, - то у вас единственная возможность избежать собственной погибели: отпустить меня и моих родных и убраться из Галича как можно скорее.
– Он ещё будет угрожать!
– крикнул Святополк.
– Мерзкая мокрица! Или ты подписываешь отречение, или мы сожжём на костре и сучонка, и сучку! Выбирай!
Поиграв желваками, бледный, задыхающийся от гнева, Осмомысл сказал:
– Нет! Не подпишу. Чтоб вы сдохли, христопродавцы!
– Уведите, - приказал Чаргобай.
– Бросьте снова в яму. Пусть ещё подумает.
И когда князя удалили из залы, Серославич обратился к епископу:
– Отче, соглашайтесь. Галичане требуют этой жертвы. Мы покажем силу, Ярославка поймёт, что деваться некуда - вслед за Наськой мы погубим Настасьича. И тогда подпишет.
Опустив глаза, иерарх ответил:
– Соглашаться не стану, но и воспрепятствовать не могу. Бо на всё воля Божья. Поступайте как знаете.
3
На торговой площади возвели дощатый помост, посреди которого высился только что обструганный столб. И со всех сторон его обложили хворостом и соломой. Горожане стекались загодя, занимая лучшие для обзора места; в разговорах и шёпоте слышалось одно: «Ведьма, ведьма, это справедливо, ведьму надо сжечь!» Вскоре же народу набежало такое количество, что какую-то бабку сдавили насмерть, но она, умерев, продолжала вертикально стоять, стиснутая телами. Капал мелкий дождь. Небо было обложено тучами.