Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Ровно в семь утра появились на паперти заговорщики во главе с Кснятином и Святополком; не было епископа: тот сказался больным. По помосту к столбу вышел Шваран Одноглазый: кто бы ни пришёл к власти, он старательно исполнял свою работу и казнил любого приговорённого.
– Вон - ведут, ведут!
– прокатилось среди зевак.
– Ведьма, ведьма!
И дружинники Чаргобая вывели Настасью в долгополой рубахе, бледную, простоволосую, босиком, но великолепно прекрасную даже в это трагическое мгновение. Чёрные волосы по плечам в сочетании
Женщину подтолкнули к столбу, и палач прикрутил её руки верёвками к дереву. В тишине раздался голос бывшего печатника; Серославич проговорил:
– Галичане! Люди добрые! Наконец торжествует справедливость. Мы казним колдунью, диаволопоклонницу, заговорами и чарами помутившую разум князю Ярославу и внёсшую раскол между ним и княгинею. Но теперь будет замирение. Пусть огонь очистит нашу землю от зла. Сам епископ Кирилл не противится этой жертве. Так свершится же воля Небес! Ибо все мы - слепые орудия в битве Света и Тьмы! Будем счастливы!
– Любо! Любо!
– согласились люди, и волна одобрения прошла по толпе.
– Дайте мне сказать!
– крикнул Чаргобай.
– Довожусь ей двоюродным племянником. И моё сердце обливается кровью, глядя на нея у позорного столба. Но помочь ей не в силах. Ибо я православный и отрёкся от поверий и волхвований предков-половцев. А Настасья продолжала колдовать - я тому свидетель: в Пафлагонии напустила порчу на младую деву в городе Энее, а потом сняла хворь своим чародейством. Потому как одержима нечистым. А у княжеского престола не должно быть исчадий ада! Пламя этого костра сделает наш дух крепче и спокойнее!
– Любо! Любо!
– поддержали его галичане, кто-то с Удовольствием свистнул.
– Пусть теперь она скажет, - разрешил Святополк Юрьевич.
– Может, хоть покается перед гибелью.
– Нет, не надо! Не желаем слушать!
– зароптали жители.
– Будьте великодушны, - продолжал настаивать Князь-изгой.
– Поступайте по-христиански. Ибо Он учил возлюбить врагов.
– И велел Настасье: - Говори, несчастная.
Все взглянули на половчанку. Та смотрела в небо, и обильные слёзы заливали ей щёки. Красные сухие губы произнесли:
– Господи, помилуй мя… Ты же знаешь, что я не ведьма… Если и ворожила, то не со зла…
– Ворожила!
– ахнули в толпе.
– Слышали? Она ворожила!
– …но пытаясь спасти людей от хвори и боли… не мутила разума Ярославу… только лишь любовью своею…
– А-а, любовью мутила!..
– подхватили люди.
– Ведьма, ведьма!
– …родила ему чадо, признанное княжичем…
– Нет! Не княжич! Не верим!
– …и осталась до конца Твоею рабою, ибо нет святее великой Троицы - Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа!
– Подлая! Лукавит! Жечь ея!
– Господи!
– воскликнула осуждённая.
– Всемогущий Боже! Коли Ты так решил, я и рада, что уйду
– Жечь ея! Жечь немедля!
– разнеслось над площадью, и толпа стала наседать, приближаясь к помосту.
Кснятин Серославич взмахнул платком. Кату поднесли запалённый факел, и Шваран Одноглазый сунул пламя в солому. Но она оказалась влажной, разгоралась нехотя, с дымом и шипением, вроде бы противясь незаконному делу. Чаргобай что-то приказал своим гридям, те ещё принесли огня, стали поджигать хворост с четырёх углов. Наконец костёр вспыхнул, как положено, охватил помост, быстро подбираясь к столбу.
Вдруг вперёд выскочил пожилой мужчина и, тряся бородой с проседью, начал голосить:
– Дочка! Доченька! Не пущу! Не надо!
Это был Микита Куздеич, Настенькин отец. Бросился к костру, стал расшвыривать горящие ветки. Но сияющий смерч взвился к небу, отчего толпа, ахнув суеверно, схлынула назад, распахнула глаза от благоговейного ужаса, силясь рассмотреть, что творится с ведьмой и её родителем. Но уже не видела ничего, кроме алых обезумевших языков пламени и слепящих искр…
Кое-кто из зевак после утверждал, будто в тот момент разглядел, как из туч возник призрак старого Чарга, протянул костлявую руку и увлёк за собой наверх собственную внучку. Но другие, не узревшие чуда, им не верили, обвиняли болтунов, что они с утра слишком много выпили.
Тем не менее день спустя дворские холопы, убиравшие площадь от ужасного пепелища, обнаружили в золе лишь один мужской обгоревший костяк, женского найти не смогли. Но, с другой стороны, слишком и не искали…
Казнь произошла месяца сентября 11 числа 1173 года от Рождества Христова. Город был по-прежнему под пятой мятежников.
4
Осмомысл, услышав о сожжении своей ненагляды, только рассмеялся: ишь, чего брешут, негодяи, чтоб меня дожать! Но тогда к нему привели Болеславу, и она подтвердила: сказанное - правда, Насти больше нет и сейчас заговорщики угрожают уничтожить Олега.
Ярослав сидел словно истукан. Неожиданно вздрогнул, тихо застонал и упал без чувств. Болеслава бросилась его поднимать. Он открыл глаза, приподнялся, скорбно обнял невестку и заплакал тихо. Повторял одними губами: «Вот несчастье, Господи… Как мне жить теперь?»
Женщина взмолилась:
– Подпиши отречение, сохрани сына.
– Подпишу, изволь. Всё уже едино…
Быстро принесли грамоту. Ярослав приложил к ней руку, не читая. И опять сидел с Болеславой, плакал и дрожал, будто бы от холода. Спрашивал её: