Золотое руно (сборник)
Шрифт:
– Гейб , – сказал Гадес, тихо, но строго.
– Будет лучше сказать ему правду, – сказал Смайт, – чем позволить предполагать худшее.
Гадес надолго задумался; его круглое бородатое лицо застыло. Наконец он слегка, почти незаметно, кивнул.
Но теперь, получив разрешение говорить, Смайт, похоже, не знал, с чего начать. Он оттопырил губы и несколько секунд молчал.
– Вы знаете, кто такой Финеас Гейдж? – спросил он, наконец.
– Это из «Вокруг света за восемьдесят дней»? – предположил я.
– То был Филеас Фогг.
– Не лучший способ умереть, – заметил я.
– Да уж, – сказал Смайт. – Только он не умер. Он прожил ещё двенадцать лет.
Я вскинул брови – они до сих пор немного цеплялись при этом, чёрт бы их побрал.
– С дырой в голове?
– Да, – ответил Смайт. – Конечно, его характер изменился – что многому научило нас о том, каким образом в мозгу формируется характер. По сути, очень многое из того, что мы знаем о работе мозга, базируется на наблюдениях за случаями типа Финеаса Гейджа – ужасными, жуткими происшествиями. Большинство из них были единственными в своём роде: был лишь один Финеас Гейдж, и по массе причин случившееся с ним нетипично для людей с подобными повреждениями мозга. Но мы полагаемся на его случай, потому что не можем воспроизвести его обстоятельства. Вернее, не могли до последнего времени.
Я пришёл в ужас.
– То есть вы специально повреждаете мозг моих копий для того, чтобы посмотреть, что будет?
Смайт пожал плечами, словно это было совершенно пустячным делом.
– Именно. Я надеюсь превратить исследования сознания в эмпирическую науку вместо собрания разрозненных случайно подсмотренных фактов. Сознание – это всё : это то, что даёт вселенной форму и смысл. Наш долг перед собой – изучать его, понять, наконец, по-настоящему, что это такое и почему осознавать себя – это «как-то».
У меня перехватило горло.
– Но это чудовищно.
– Психологи не имели возможности проверять свои теории, кроме как самыми маргинальными способами, – сказал Смайт, словно не услышав меня. – Я поднимаю психологию из трясины гуманитарных наук в царство точных – давая ей такую же безупречную чёткость, какая есть, скажем, в физике элементарных частиц.
– С копиями меня?
– В них нет недостатка; они – словно запасные эмбрионы, произведенные в ходе оплодотворения in vitro.
Я потрясённо покачал головой, однако Смайт этого, казалось, не заметил.
– Вы знаете, какие я сделал открытия? Хоть представляете себе? – Его брови взобрались высоко на его розовый лоб. – Я могу отключить формирование долговременной памяти; дать вам фотографическую, эйдетическую память; сделать вас религиозным; заставить вас ощущать вкус цвета и слышать форму; замедлить для вас течение времени; дать вам безупречное чувство времени; заставить ваш фантом думать, что у него есть хвост или матка. Без сомнения, я очень скоро обнаружу корни наркотической зависимости и научусь избавлять людей от неё. Я смогу дать сознанию контроль над
– Вы знаете, что происходит, когда вы вырезаете одновременно шишковидное тело и поле Брока? Когда полностью изолируете гипоталамус от остального мозга? Когда делаете так, что то, что обычно кодируется в одном полушарии, проецируется на другое. Что происходит, когда вы пробуждаете человеческий разум в теле с тремя руками, или четырьмя? Или с глазами, один из которых смотрит вперёд, а другой – назад?
– Я теперь знаю. Я знаю больше о том, как на самом деле работает мозг, чем Декарт, Джеймс, Фрейд, Сёрль, Чалмерс, Нагель, Бонависта и Чо вместе взятые . И я только начал свои исследования!
– Боже, – сказал я. – Боже. Вы должны прекратить. Я запрещаю.
– Я не уверен, что вы вправе это сделать, – сказал Смайт. – Вы не создали свой разум; он не является субъектом копирайта. Кроме того, подумайте о пользе всего того, что я делаю.
– Пользе? Вы мучаете всех этих людей.
Смайта остался непоколебим.
– Я провожу исследования, которые требуется провести.
Прежде чем я успел ответить, заговорил Гадес – впервые за последние несколько минут.
– Пожалуйста, мистер Салливан. Вы единственный, кто может нам помочь.
– Почему я? Потому что я моложе других?
– Отчасти. Но это лишь мала часть.
– Тогда что ещё?
Гадес смотрел на меня, Смайт смотрел на Гадеса.
– Вы способны к спонтанному запуску, – сказал Гадес. – Больше никто.
Я совершенно растерялся.
– Что?
– Если вы, будучи мнемосканом, потеряете сознание, то это будет не навсегда, – сказал Гадес. – Сознание вернётся само, по собственному хотению. Ни одному из прочих мнемосканированных этого не удавалось.
– Я не терял сознание, – сказал я. – С тех пор, как оказался в этом теле.
– Теряли, – сказал Гадес. – Почти сразу же после того, как были созданы. Не помните? В нашей лаборатории в Торонто.
– Я… ох…
– Вспомнили? – спросил Смайт, выпрямляясь. – Был момент, когда что-то пошло не так. Портер это заметил – и его это потрясло.
– Я не понимаю. Что в этом такого потрясающего?
Смайт развёл руками, словно это было очевидно.
– Вы знаете, почему мнемосканы никогда не спят?
– Мы не утомляемся, – сказал я. – Не устаём.
Смайт покачал головой.
– Нет. О, это, конечно, так и есть, но не в этом причина причина.
Он посмотрел на Гадеса, словно давая ему шанс оборвать себя, но Гадес лишь чуть-чуть шевельнул плечами, оставляя всё на усмотрение Смайта.
– Мы, конечно, следили за тем, как идёт ваш процесс в суде, – сказал Смайт. – Вы видели, как Энди Портер давал показания, не так ли?
Я кивнул.
– И он говорил о конкурирующих теориях, объясняющих механизмы возникновения сознания, помните? О том, что является его физическим коррелятом?