Золотое снадобье
Шрифт:
– Конечно. Примите мои извинения. – Гиббонс с улыбкой поднял взгляд. – Я не хотел попусту вас тревожить, но вы совершенно правы. Вы не из тех, кто склонен поддаваться суеверному страху. – Он передернул плечами. – Люди, видите ли, считают, что пересечение Атлантики переносит нас через некий барьер… незримый, конечно, барьер… отделяющий Западное полушарие от старинного мира Папских государств, Срединных путей и Ранних фараонов.
– Незримый? – спросила я. – Раз так, из чего же он, по их мнению, состоит?
– А, это… – улыбнулся наш капитан. – На сей счет мнения расходятся. В целом моряки полагают, что барьер стережет некая таинственная сила, однако трактуют ее все по-разному.
Он отставил тарелку, словно отталкивая вместе с нею суеверные измышления матросов. Потом добавил со счастливой улыбкой:
– Между прочим, мой кок нас решил лимонным пудингом порадовать на десерт!
…На этом воспоминание померкло, словно где-то медленно погасили свет. Я продолжала безразлично дрейфовать в толще воды… Потом меня несильно дернули за руку.
«Бронсон!» – пронзила внезапная мысль.
Мои руки заметались, ища веревку. Я отчаянно перебирала ее… и вскоре убедилась, что произошло самое страшное. На том конце никого не было.
Лишь тогда я принялась отчаянно загребать, пробиваясь к поверхности.
Когда воздух вновь наполнил мои легкие, вместе с ним в уши ворвалась ужасная какофония звуков. Я слышала голоса шторма и завывания лютотравов. Однако определить, где нахожусь и, главное, где Бронсон, никакой возможности не было. Моя голова вновь погрузилась, и я с ужасом осознала: если не двигаться, не бороться, я обязательно утону. Я стала сражаться с волнами и яростно забила ногами. Стукнувшись головой о что-то твердое, безотчетным движением схватилась за этот предмет, невидимый в темноте. Оказывается, в руки мне попал большой деревянный обломок.
Я наконец-то как следует перевела дух и открыла глаза. Меня спас обломок корабельной мачты, но спасти саму «Пустельгу» никто уже был не в силах. Я видела, как некогда величественный корабль разваливается на куски, превращаясь в сломанную игрушку, словно бездна морская поглощала его…
4
Гадание
Под словами «Страна индейцев» на момент Великого Разделения подразумевалось неофициальное обозначение региона к западу от границы прежних Соединенных Штатов Восточного побережья. Существовавшие в то время договора закрепляли за отдельными племенами те или иные участки земли, однако зачастую соглашения нарушались. После Разделения, в 1805 году, Новый Запад привел в порядок свои отношения с Индейскими территориями, установив официальные границы и заключив ряд новых договоров; в результате Территории получили статус самоуправляемых присоединенных земель. Тем не менее установленные границы все так же зачастую игнорировались переселенцами. Это обстоятельство достойно всяческого сожаления, но ни в коей мере не удивительно…
Что в особенности отравляло жизнь всю зиму и всю весну, так это отказ хронометра.
В Бостоне часы висели на каждом углу. Каждый гражданин Нового Запада носил с собой особые жизнечасы. Вдобавок к ним у каждого гражданина имелся внутренний хронометр, достаточно надежно «тикавший» в недрах сознания двадцать четыре часа в
Вот этот-то хронометр у Софии и не работал.
Она очень легко теряла счет времени, что причиняло ей бесчисленные неудобства и служило постоянным поводом для неловкости и стыда. Минувшим летом она с этим обстоятельством почти примирилась. Так вышло, что она осознала: отказ внутренних часов мог оказаться очень даже полезным. Если она сосредотачивалась на чем-то одном, вдумываясь в каждую деталь, целый час, бывало, пролетал мимо и казался мгновением. А если она, наоборот, приглядывалась к летучему мгновению, открывая его таинственные глубины, секунда легко растягивалась на целый час.
Беда в том, что вместе с зимней стужей подкралась печаль. Сперва – тоненьким ручейком, после – сокрушительным валом. Из-за этой грусти сосредоточение сделалось решительно невозможным. София утратила способность по своему произволу сжимать и растягивать время, текущее мимо нее. Вновь сделалась беспомощной щепкой в безбрежном потоке часов, минут и секунд…
Что ж, теперь она чувствовала, как навык сосредоточения постепенно к ней возвращается. Внутри звучал некий ритм, жило мощное и деятельное намерение. В свой первый день за работой в нигилизмийском архиве София без устали рылась в ссылках и списках, пока Угрызение попросту не выгнала ее из комнаты сорок пять: архив закрывался на ночь. София забрала на стойке регистрации свою членскую карточку и со всех ног ринулась домой, стремясь вернуться до сумерек…
Минна не появилась.
Это было, конечно, огорчительно – но не смертельно. София уже оседлала волну. Она даже решила непременно рассказать Шадраку про нигилизмийский архив. Усевшись в кресло возле своего стола, откуда хорошо просматривалась улица Ист-Эндинг, девочка стала ждать.
Чтобы скоротать время, она принялась вспоминать последнее видение Минны, деталь за деталью, словно погружаясь в карту памяти. Меркнущий свет… запах сирени, наплывающий из-за ворот… далекий рокот колес… А вот и сама Минна: темные волосы заплетены в косу и уложены вокруг головы, бесцветное походное платье до земли… длинные ряды пуговок спереди и по рукавам. Ее голос звучал ласково и приглушенно, словно она говорила из-за занавеса. «Затеряны, но не утрачены… отсутствуем, но не исчезли… незримы, но подаем голос. Разыщи нас, пока мы еще дышим!»
Когда она потянулась к Софии, на ее лице мешались нежность и сожаление… А как болталось на ней платье! Так, будто она резко исхудала. И подол казался мокрым и грязным…
София нахмурилась. Ее мысли свернули в неожиданном направлении. Она даже тряхнула головой, пытаясь вспомнить восторг, охвативший ее при виде матери… Не получилось.
Звук шагов по уличной мостовой заставил девочку открыть глаза. Ее дядя подходил к боковой двери. На Софию вдруг накатила волна печали… и захлестнула с головой. Что так подействовало на нее? Возвращение Шадрака? Расплывчатое воспоминание о Минне?.. В любом случае что-то опрокинуло легкую лодку, весь день мчавшую Софию вперед. Она глубоко вдохнула, выдохнула и постаралась отстраненно взглянуть на свое настроение, чтобы окончательно ему не поддаться.
Она понимала, что грустит не о чем-то отдельном, а сразу о многом. Ее печалило, что Шадрак так поздно вернулся из министерства… да небось еще и дома за работу засядет. Ее огорчал его вечно утомленный вид. И то, что на урок картологии, скорее всего, опять времени не останется. Тошно даже вспоминать обо всех картах, лежавших нетронутыми в подвальном хранилище… А еще было совестно пусть и мысленно, но попрекать дядю его занятостью, ведь дела, которыми он занимался у себя в министерстве, очень нужные и важные…