Золотое солнце
Шрифт:
Попробовать еще раз?
У меня не очень хорошая зрительная память, поэтому я просто потянулась к Малабарке каким-то, неизвестно когда вошедшим в привычку, внутренним движением. Это помогло, картинка, пусть нечетко и отрывисто, но всплыла: вечер, солнце уже село, но закат еще не погас, ровный ветер гонит корабль, и гребцы сидят без дела; средний на восьмом весле правого борта меняет одну неудобную позу на другую, столь же неудобную, пытаясь немного подремать...
Как там я выразилась, когда бок Малабарке заращивала? «Не властью богов и не волшебством книжным, но своею причастностью тому, что неведомо мне...»
Кончиком пальца той же руки, что сжимала ласковый комочек, я зачем-то снова погладила свой знак зари. А затем, даже не задумываясь о явной нелепости своих действий, изо всей
Я невольно вскрикнула и, полностью лишенная сил, упала головой в вонючую слизь. Мне было уже все равно, сознание наполняла одна мысль: получилось, снова получилось! Кроме этого, ничто другое более не имело значения — даже то, что я, может быть, ослепла от этой вспышки. Впрочем, последнее предположение не подтвердилось — когда я чуть перевела взгляд, то различила тончайшую полоску света, обводящую люк. Что-то случилось с магическими привязями — или я, как все, просто перестала их видеть?
Вот оно, значит, на что похоже — быть молнией... Слышишь, Малабарка? Я люблю тебя!
— Что с тобой, Тмисс? — прозвучал в темноте встревоженный голос Тохаль. — Тебе плохо? На, хлебни воды!
Я с благодарностью сделала глоток из поднесенной к моим губам бутыли. Как ни ничтожно было затраченное на это усилие, оно оказалось той самой последней соломинкой на спине осла. Снова, в который уже раз с того момента, как кончилась моя прежняя жизнь, сознание ускользнуло от меня, ускользнуло прежде, чем я успела прошептать «Я люблю тебя» во второй раз...
Стальная хроника Глава 1. Три способа умереть
...Это летающее дерьмо цвета ржавчины я видел два раза в жизни. У Лунного острова мы как-то встретили имланскую трирему. Такую же, как эта. Вся увешана была дохлятиной. Ветер добрый стоял, рыбья моча, у нас два корабля против одного. Бери их — чего ж еще? Нет, вышло по- другому. Давнее дело. Я тогда был простой номер в абордажной команде, а вел нас Магон Волдырь, старший брат Реннона, редкой силы мастер, потом издох от пангдамской водки. Он говорит: «Уходим!» Тут ветер стих. Волдырь как заорет: «Весла на воду! Шевелитесь, медузы бахромчатые! Шевелитесь!» Волдырь страха не имел ни к чему. Ни к железу, ни к воде, ни к зверью, ни к людям. В драке, бывало, пену пускал, норовил зубами глотку перегрызть... А тут, видишь, перекосило его. Аж визжит. Ну, мы ушли. Я потом его спрашивал, какое, мол, дерьмо про тот корабль? Да и многие тоже: мол, ты спятил, Волдырь? Может, менять тебя пора? Он: «Удушу, как котят. Менять! Кто сказал? А про этих — как увидите, так заворачивайте и гребите, что есть силы. Все. Убирайтесь прочь, кончен разговор». Соваться к нему никто больше не стал. И впрямь, порвал бы...
Другое дело было, когда мы с Серыми Чайками ходили на полночь, за Зелтский маяк. Там тоже встретился нам корабль с дохлыми птичками. Даже не знаю чей. Никогда таких не встречал — ни раньше, ни позже. Кораблем-то не назовешь, так, лохань мелкая... Серых Чаек было больше, они верховодили. Кто-то там из них, умный, решил, что и такая посудина — добыча. Из баллисты пугнули: копье легло у самого борта. Тут меня такая чума пробрала, уходить надо! Уходить! Чую, даже не вижу, а так, Аххаш, просто чую нутром, — потянулась от этой лохани черная лента в самую пучину, к придонным братьям, нашаривает там что-то. Вижу, кое-кто из наших тоже не в себе. Лица белые. Уже некоторые пошумливать начинают. А Серые Чайки — ничего, подбираются к добыче поближе. Видно, корабельный мастер и прочие высокие люди были у них в тот раз глухие, как наш Ганнор. Вдруг, видим, из моря выперла чья-то круглая туша. О, Аххаш! Не вся, только спина, но такая, что целую стаю со всеми кораблями на той спине разбросай, и — два раза по столько же места останется. Флагманский корабль стаи Серых Чаек подняло на этой спине — ровно посередине — поволокло к берегу, и там эта тварь их так стряхнула, что длинная хорошая
Теперь, снасть камбалья, вижу в третий раз.
И сейчас я знаю, почему этих надо бояться...
А ведь хороший корабль. Да что за чума! Отличный корабль. Очень большая трирема, можно совершать на ней дальние морские переходы, можно держать такую абордажную команду, что никому не поздоровится... И люди хорошие. В смысле враги, но умелые. Таких следует убивать, не теряя уважения...
От придонных братьев меня вернули пинком под ребра. Пнули вроде отсюда, твари, а не оттуда, но от этого удара я не издох, а очнулся. Лежу на палубе пластом, весь размятый, как дерьмо на дороге. Значит, буду жить. Прямо надо мной — две медные рожи. Тощий и толстый. Тощий, рыбье дерьмо, еще раз меня — ногой. Мало ему, что я глаза открыл. Говорит толстяку:
— Жив, сука. Я уж думал, падаль подобрали.
Так и есть, имланский. Худо.
Где Ланин? Жива или нет? Не чувствую, что она умерла. Нет! Аххаш Маггот! Я бы почувствовал.
Толстый взялся двумя руками за ворот моей рубахи, приподнял и в лицо глядит, рыло свинячье. Глаза умные, внимательные, вглубь заглядывают, что, мол, ты за человек и с какой стороны от тебя ждать подвоха? В общем, какие у судового надсмотрщика должны быть глаза, такие у него и есть. Безмозглые надсмотрщики долго не живут.
Приподнял он меня всего на миг. Спрашивает на кан- налане, грязной, как трюм у имперского «легкого» купца:
— Ты кто?
Всего миг он меня держал на весу. Потом та гнилая тряпка, которая была раньше моей рубахой, треснула. В руках у него остались два черных клочка, а мой череп крепко приложился о деревянное чрево корабля. Запах у палубы правильный, хорошее дерево на нее пошло... Вот же чума! Мысли путаются, в руках-ногах слабость, лицо горит, кожа потрескалась, а соль морская въелась в борозды... Если б не Ланин, ударил бы одного, другого, крикнул бы им в хари что-нибудь мужское напоследок. Ну, забили бы они меня, такого, бросили бы в воду, так хорошая же смерть! Нет, надо жить. Надо взять у них свое и уйти.
И все-таки я чуть было не возблагодарил богов за этот миг. Потом, конечно, припомнил, кто они мне теперь, и послал тварей в бездну. В общем, удачный миг. Во-первых, я увидел мою Ланин. Девочка... Она лежала шагах в десяти от меня и шевелилась. Хорошо. Хоть это хорошо. Во-вторых, я увидел берег. Так. В полутора полетах стрелы от корабля. Узнаю. Лабиринт островов. Империя. Нет, уроды, подохнуть? Якорь в задницу! Мы будем жить, и мы будем свободны. В-третьих, он меня хорошо взболтал, этот меднорожий надсмотрщик. В голове чуть прояснилось. И я не стал ему отвечать. Я не знаю канналаны. Не висит на мне Куб, слава... не знаю кому, — но кто-то же нам помогает! Ничего такого на мне нет, чтобы эти увидели и враз перерезали бы глотку, а потом напоили морской водичкой. Какого я племени? Да уж точно, не вольного народа, снасть камбалья, и за борт я не полечу сегодня... Если б я был из вольных детей моря, то у этих медных харь не осталось бы никаких оснований оставить мне жизнь. Я для них — пес с ядовитыми клыками. Они для меня — вроде акул: злые, опасные, но тоже еда.
Боги страны Имлан старше и темнее моих — тех, с которыми еще недавно я заключал сделки, под чьей рукой я плавал и дрался. Старики говорили, будто раньше эти были хозяевами морей. А теперь что? Теперь мы. То есть... вольный народ. Я уже — другое... Но эти, с дурной красной кожей, какая бывает у мертвецов после трех дней камышовой лихорадки, не исчезли и не ослабели, как лунные... Они просто отдали море... Чем они владеют взамен?
Вольный народ моложе. Одни будут резать и топить других, Аххаш, пока Имлан не оставит море совсем, до конца. Это говорю я, бывший абордажный мастер Черных Крыс, и я знаю, что говорю.