Золотое солнце

Володихин Дмитрий Михайлович

Поворачивается ко мне:

— Что, Железный Волк, не узнал меня? Темно было, конечно...

Голос! Ну, снасть камбалья, точно.

— Наллан Гилярус, ты, что ли?

— Я.

Алая хроника Глава 2. «Именем того, кого не ведаю...»

Никогда бы не подумала, что пройдет чуть больше половины луны, а дом префекта Гиляруса уже утомит меня до предела.

О да, сначала все было просто прекрасно: мазь на ожогах и ранах, утишающая боль, купальня под названием «термы», где было вдоволь и горячей, и холодной воды... Мыло здесь, пожалуй, было похуже того, к которому я привыкла,

зато набор благовоний и разных прочих массажных масел поражал своим разнообразием. Платье на первых порах, правда, все-таки пришлось носить белое льняное, как ни мечтала я о шелке цвета зари, в который облеклась во сне... Но пока раны мои не зажили окончательно, иначе было нельзя — я не могла не пачкать мазями то, что было на мне надето.

День, другой, третий... а потом я неожиданно поняла, что выживание закончилось. Теперь надо было снова жить и, наверное, жить как-то по-иному, совсем не так, как прежде.

Но это «не как прежде» неожиданно оказалось вывернутым наизнанку.

Во-первых, абсолютно все мелочи быта были непривычными для меня — от расположения комнат в доме до застежек на сандалиях и формы гребней. Я прекрасно понимала, что у каждого народа свои обычаи и не мне, изгнаннице, возмущаться неудобными мне порядками, — но тем не менее продолжала пребывать убежденной, что за обеденным столом надо сидеть, а не возлежать! Но это еще можно было как-то пережить.

Гораздо хуже было то, что я оказалась в мире главенства мужчин. Только теперь, в полной мере прочувствовав, что значит «женская половина дома», я поняла, как свободна была в той, прежней своей жизни, сгоревшей в костре вместе с моими волосами.

Из-за волос-то и начались мои проблемы. Элоквенция, двоюродная сестра префекта, которой меня скинули на руки, только руками всплеснула, увидев мою прическу, и тут же приказала рабыне заказать в городе накладную косу. Я, решив быть последовательной в своем выборе, отказалась, объяснив, что принесла волосы в жертву богу, спасшему меня, — в известной степени так ведь дело и обстояло, а частности Элоквенции были абсолютно ни к чему. Повздыхав, та смирилась, но заметила мне, что так это выглядит «ужасно неподобающе».

Это слово — «неподобающе» — теперь преследовало меня каждый миг. Неподобающе было ходить так быстро и размашисто, как я, — впрочем, традиционное имперское платье и не позволяло делать широкие шаги, ибо было слишком узко. Распашные же юбки и широкие штаны, которые я носила на родине, исключались абсолютно, как не просто неподобающие, а неприличные. «А как же в этом садиться на лошадь?» — недоуменно спросила я и услышала в ответ, что на лошадях, точнее, на ослах, ездят только крестьянки на рынок, а знатная дама, если желает куда-то отправиться, пользуется носилками.

Неподобающе было также выходить за порог дома, не «^прикрыв голову и плечи легким покрывалом. Неподобающе было танцевать на приеме перед гостями — «для этого существуют женщины легкого поведения!» Неподобающе было сидеть и наблюдать, как Малабарка упражняется на мечах со своими новыми друзьями. Неподобающе было ходить на кухню и самой хвататься за нож, чтобы показать, как правильно режутся твердые груши для фруктового салата по-хитемски... Сидеть с коленями, поднятыми к груди, было где-то на грани между «неподобающе» и «непристойно», но это право я себе выговорила, сославшись на то, что моя правая нога, якобы поврежденная в ходе наших приключений, регулярно требует именно такой позы.

Зато умение держать в руках иголку было в высшей степени подобающим. Нет, не для того, чтобы сшить или починить платье — для этого тоже были рабыни, — а чтобы тончайшим золотом вышить на покрывале виноградный лист или унизать бисером нарядный пояс. Но что я могла поделать — то, что руки для подобной работы у меня вставлены не тем концом, выяснилось еще при жизни Ситан.

Таким образом, из дозволенного времяпровождения мне оставались лишь заботы о собственной внешности да вылазки в город. Впрочем, в последнем я почти не видела смысла —

ведь наблюдать из носилок за непривычной жизнью иного народа тоже было не слишком подобающим. А что еще? Посетить храм? Местные боги интересовали меня разве что как любопытная часть здешней культуры, и не более того. Гадалку? Как практикующий маг, я хорошо знала, чего стоит по- настоящему заглянуть в будущее, и всегда презирала подобных шарлатанов. Причем после бегства с острова мое презрение, пожалуй, даже усилилось. Общественные места для ухода за собой? Почти весь набор процедур я могла иметь и дома, но там к нему не прилагалось полудесятка назойливых местных дам. Лавки с тканями и красками, ювелирные мастерские? Они были единственным, что занимало меня чрезвычайно. Тем более что в тратах на женские радости меня не ограничивали: во-первых, Гилярус, видимо, задался целью обеспечить мне все, что пристало принцессе, во-вторых, он и сам как-то не по-мужски был неравнодушен к роскошной одежде — шитые золотом плащи, узоры из драгоценных камней на кайме туники, тончайшее тиснение на ремешках сандалий... Но и тут я отдавала себе отчет, что это лишь первый голод после долгих лет в черно-белом и самое большее через год он пройдет без следа.

Разумеется, еще была библиотека Гиляруса — не менее роскошная, чем его наряды. От сокровищ, найденных в ней, у меня просто дух захватывало. Тексты едва ли не по всем отраслям человеческого знания, на самых разных языках, в том числе и на таких, которых я не знала, рукописи, свернутые в свитки и сшитые кодексом, и даже какие-то очень древние и странные — на пластинках позеленевшей от времени меди и табличках из обожженной глины... Показывая мне эти чудеса, Гилярус горделиво сообщил, что самым старым из них больше тысячи лет. Казалось, в этой библиотеке можно было провести жизнь и ни разу не заскучать. Но и тут имелись два «но».

Первым из них была госпожа Элоквенция. Как я потом выяснила, настоящее ее имя звучало вроде бы как Поппея, но почему-то считалось созвучным чему-то неприличному. Поэтому слуги обращались к ней просто «госпожа», двоюродный брат же наделил ее прозвищем Элоквенция, что означало «та, кто много говорит» — попросту говоря, трепло. Будучи старше меня на целых три года, сия достойная женщина умудрилась не только не выйти замуж, но даже не обзавестись устойчивым любовником. Так что мое пребывание у Гиляруса избавило ее от необходимости тащиться к приятельницам в город каждый раз, как захочется почесать язык. Теперь вместо этого она просто шла в библиотеку и буквально с корнем выдирала меня из очередного сочинения.

«Ланина, а сколько у тебя было любовников? А правда, что ваши женщины занимаются этим только сверху на мужчине? А может быть, попробуем завить твои волосы? Я знаю в городе одну вдову, она умеет делать с волосами все, что угодно!»

Прах бы меня побрал в тот миг, когда я согласилась только ради того, чтобы отвязаться! Больше стражи сидеть с волосами, накрученными на раскаленные железки, терпеть боль и непрерывно бояться, что мастерица причесок случайно тебя обожжет — а в результате стать настолько непохожей на себя, что даже не понимать, красиво это или нет. Малабарка, зашедший ко мне поделиться свежими новостями, увидев этот кошмар, лишь хмыкнул и ничего не сказал — и тогда я окончательно поняла, что не повторю эту ошибку никогда в жизни. Слава уж не знаю кому — наверное, тому, кому я причастна, — что через четыре дня мои волосы сами распрямились под собственной тяжестью.

Малабарка, да... За эти пол-луны мы так ни разу и не были близки. Сначала, когда все боли, жившие в моем теле, но почти не замечаемые из-за постоянной опасности, разом навалились на меня — он сам не соглашался, боясь, что в таком состоянии я не испытаю должного удовольствия. Потом, когда все поджило, ко мне наконец-то пришла женская кровь, да такая обильная... Моя служанка даже предположила, что я зачала-таки от Малабарки, но не удержала из-за всего, что на меня обрушилось. Не знаю... Вряд ли это было так — магия дает возможность отслеживать подобные вещи.