Золотоглазые
Шрифт:
Пол комнаты был усеян битым стеклом. Анжела сидела за столом, уронив голову на обнаженные руки. Когда я вошел, она не пошевелилась и ничего не сказала.
Из открытой двери потянуло сквозняком. Он подхватил листок бумаги, лежащий рядом с Анжелой, и бросил его мне под ноги.
Я поймал его. Это было письмо, написанное рукой Зеллаби. Необходимости читать его у меня не было: все стало предельно ясно в тот самый момент, когда я увидел красно-белый столб пламени над Фермой, вспомнил несколько ящиков, которые, как я полагал, содержали
… доктор подтвердит, что это дело нескольких недель, в лучшем случае месяцев. Так что не огорчайся, моя единственная любовь.
… нельзя забывать о борьбе за существование. Ведь говорят, что с волками жить — по-волчьи выть. Умно сказано, хотя можно сказать и проще: «Если хочешь выжить в джунглях — живи по их законам».
Чокки
[пер. с англ. Н. Трауберг]
Я узнал о Чокки весной того года, когда Мэтью исполнилось двенадцать. В конце апреля или в начале мая — во всяком случае весной, потому что в этот субботний день я без особого пыла смазывал косилку в сарае и вдруг услышал под окном голос Мэтью. Я удивился: я и не знал, что он тут, рядом. Он с явным раздражением отвечал кому-то, а вот кому — непонятно.
— Почем я знаю? Так уж оно есть.
Я решил, что он привел в сад приятеля и тот спросил его о чем-то по дороге. Я ждал ответа, но так и не дождался. И тут снова заговорил мой сын, сменив гнев на милость:
— Ну, время, за которое Земля оборачивается вокруг своей оси, — это сутки, и в них двадцать четыре часа, и…
Он замолчал, словно его прервали, — но я ничего не услышал.
— Не знаю я, почему! — снова ответил он. — И ничем тридцать два не лучше! Всем известно, что двадцать четыре часа — это сутки, а семь суток — неделя…
Его прервали спять. Он возразил:
— Нет, не глупо! Семь не глупей восьми. (Пауза) А зачем ее делить на четвертушки? Ну зачем? В неделе семь дней — и все! А четыре недели — это месяц, только в нем тридцать дней или тридцать один… Нет, тридцать два никогда не бывает? Дались тебе эти тридцать два! Да, я понял, просто нам такой недели не надо. И вообще, Земля делает оборот вокруг Солнца за триста шестьдесят пять дней. Все равно ты их не разделишь на твои половинки и четвертушки.
Мое любопытство было настолько возбуждено этим односторонним разговором, что я осторожно выглянул из окна. Мэтью сидел под самым окном на перевернутом ведре, привалившись к нагретой солнцем кирпичной стенке, и я увидел сверху его светловолосую макушку. Смотрел он, по-видимому, на кусты, что росли по ту сторону газона. Но в этих кустах, да и вообще нигде вокруг никого не было.
Однако Мэтью продолжал:
— В году двенадцать месяцев… — его снова
— Совсем не глупо! — возразил он. — Одинаковые месяцы в год не втиснешь, хоть ты их…
Он снова оборвал фразу, но на этот раз прервавший его голос был слышен весьма отчетливо. Это крикнул Колин, соседский мальчишка, в саду за стеной. Мэтью мгновенно преобразился — серьезность слетела с него, он вскочил, взревел и помчался по газону к дырке в нашем заборе.
Я же принялся за косилку, и все это не шло у меня из головы, но шум, поднятый мальчишками в соседнем саду, немного успокоил меня.
Я постарался не думать об этом, но позже, когда дети легли, мне снова стало не по себе.
Беспокоил меня не этот разговор — дети, в конце концов, часто говорят сами с собой; я удивился тому, на какую тему говорили, и не понимал, почему Мэтью так упорно и явно верил в присутствие невидимого собеседника. Наконец я спросил:
— Мэри, ты ничего не замечала странного… или… нет, как бы это получше выразиться?.. необычного, что ли… у Мэтью?
Мэри опустила вязанье.
— А, и ты заметил! — она взглянула на меня. — Да, «странное» — не то слово. Он слушал невидимку? Или говорил сам с собой?
— И то, и другое. Это с ним давно?
Она подумала.
— В первый раз я это заметила… Ну, дней двадцать назад…
Я не очень удивился, что так долго ничего не замечал: на неделе я мало вижу детей.
— Беспокоиться не стоит, — говорила Мэри. — Детская блажь… Помнишь, он был машиной, углы огибал, тормозил. Слава богу, это скоро кончилось. Надо думать, и тут недолго протянется…
В голосе ее было больше надежды, чем уверенности.
— Ты не волнуешься за него? — спросил я.
Она улыбнулась.
— Ну, что ты! Он в порядке. Я больше волнуюсь за нас.
— За нас?
— Может, нам грозит новый Пиф…
Мне стало не по себе.
— Ну нет! — вскинулся я. — Только не Пиф!
Мы с Мэри встретились шестнадцать лет назад и через год поженились.
Встречу нашу можно приписать и совершенной случайности, и чрезмерной предусмотрительности судьбы, смотря как взглянуть. Во всяком случае, обычной она не была, и — насколько нам обоим помнится — нас никто никогда не знакомил.
К тому времени я несколько лет работал не за страх, а за совесть в фирме Энсли и Толбой, что на Бэдфорд-сквере, и как раз тогда меня сделали младшим компаньоном. Теперь уж я не помню, почему я решил как-то особенно, по-новому провести лето — то ли хотел отпраздновать повышение, то ли просто устал, а может, тут было и то, и другое.
Теоретически я мог поехать куда угодно. В действительности же не все было мне по карману, и времени могло не хватить, и за пределы Европы тогда не очень выезжали. Но, в сущности, и в Европе много хороших мест.