Золотой автомобиль [Авантюрист]
Шрифт:
– А что будет после учебного лагеря? – допытывалась Аннет.
– Де Бертэн сделал все, чтобы его не отправляли в пустыню. Он разговаривал с командиром роты, и тот в курсе, что по некоторой причине с Горчевым надо обходиться деликатно.
– По некоторой причине! – укоризненно воскликнула Аннет. – По некоторой причине я люблю его и никогда нс полюблю другого.
Лабу, расстроенный, промолчал. Поспешное решение Горчева тяжким грузом лежало на его совести.
– Судьба жестоко наказала меня за излишнюю строгость к нему, – он тяжело вздохнул. – Но я поступил правильно. В конце концов, не
– Мне все равно, откуда он взялся, я люблю его. И учти, я все равно выйду за него.
– Нет, ты этого не сделаешь! Горчев несомненно авантюрист! – разъярился родитель и стукнул кулаком по столу. Андре с презрительной миной подчеркнуто осторожно ставил чашки на поднос: он не хотел, чтобы звон фарфора акцентировал дурные манеры его господина.
– А я люблю его.
– А я против и еще раз против! Будущее в этом вопросе устраиваю я! – кричал красный от гнева Лабу.
Будущее сию же секунду устроило нечто ошеломительное и в то же время удесятерило тревогу о потерянном автомобиле. Андре принес почту: он шел с холодным видом и гордо вскинутой головой, словно каждое письмо было его давним врагом. Одно письмо пришло из Бор-Булдена. Командир роты в нескольких сочувственных строках сообщал, что рекрут Иван Горчев скоропостижно скончался от разрыва сердца.
2
Смерти алкоголика Корто в некоторой степени способствовало великодушие, с которым младший лейтенант Довиль распоряжался деньгами Лабу. Потиу предоставил этому субъекту полную свободу, а Довиль совал ему деньги. Понятное дело, он пьянствовал дни и ночи. Сбылось давнишнее предсказание тюремных врачей. Сердце отказало во время ускоренного учебного марша. Однако сам Корто, верно, предчувствовал близкий конец, когда решил записаться в легион. Он вернулся во Францию, чтобы умереть, и во всяком случае умер на французской земле, на руках старого приятеля Потиу и… пьяный.
Аннет после нескольких инъекций очнулась от обморока и открыла глаза, хотя чувствовала, что лучше бы их вовсе не открывать. Лабу сгорбившись сидел в кресле. Такой поворот судьбы его попросту сломил. После ухода врача остался запах эфира, словно серы после исчезновения дьявола.
– Возьми хоть ты себя в руки, – нарушил молчание де Бертэн. – Мы должны примириться с неизбежным. Этот необузданный человек сам ринулся навстречу судьбе и, разумеется, заслуживал лучшей участи.
Лабу терзался угрызениями совести. В сущности, отличный веселый парень! И подумать только – из-за какой-то дурацкой шутки…
– Когда похороны?
– Сегодня днем.
Аннет резко поднялась и проговорила решительно:
– Ты не хотел ничего плохого и… – Остальные слова потонули в рыданиях.
Они выехали в учебный лагерь. Мрачный, серый день. Теплый воздух отяжелел от морского тумана. Должно быть, где-то в открытом море, далеко за бухтой, разразился шторм. Сильный ветер швырял в лицо тяжелые дождевые капли. Влага проникала повсюду. Так они прибыли в Бор-Булден на траурную церемонию.
Учебный лагерь – несколько бараков, раскиданных там и сям между лужами и мокрыми от дождя пальмами.
Ротный командир показал им барак, где жил Горчев, его постель, его вещи. Возле койки
– Я хотел бы взглянуть на его экипировку, – обратился де Бертэн к ротному командиру.
– Сержант велел отнести ее на склад.
Командира срочно вызвали, и он поручил посетителей Гектору Потиу, которому было в высшей степени неприятно, что генерал пожелал видеть багаж Горчева. Пожалуй, скандала не избежать… Ведь он один знал, что Корто не имеет ничего общего с Горчевым. Они пошли на склад, и Потиу предложил гостям для лицезрения большой желтый кофр: на ручке висела бирка с фамилией. В кофре – одежда хорошего качества и несколько фотографий.
Горчев! Веселое я симпатичное лицо улыбалось с каждого снимка. Лихо сбитая набок соломенная шляпа. Никаких сомнений: кто видел его хоть раз, узнал бы сразу. Гектор Потиу чувствовал себя неуютно. Скажи он, что человек, изображенный на фотографии, никогда не служил под его началом и что желтый кофр переслали по почте через какого-то мясника, который украл его еще в Марселе у подлинного Горчева; скажи он, что некий солдат из мести выдал мясника, а военный суд приговорил его к наказанию, и кофр вернули Горчеву, то есть служащему под его фамилией Корто… Скажи он все это, и случай с Корто исследовали бы подробнее, а ему, Гектору Потиу, хватило бы неприятностей надолго. И он предпочел помалкивать, стараясь не очень выказывать свой страх. Лабу кусал губы, Аннет всхлипывала. В конце концов они отправились на небольшое кладбище легионеров, где начиналась более чем скромная церемония. Гроб стоял у разверстой могилы. На черной доске белыми буквами было четко выведено:
Аннет не могла отвести глаз от надписи и плакала беспрерывно. Получилось, что кто-то все же пожалел Корто, хоть он того и не заслуживал. Единственное, в чем не отказано ни одному человеку на земле, – пролитые слезы у могилы. И если в данном случае слезы не имели к его останкам конкретного отношения, неисправимый преступник был бы доволен, присутствуй он на погребении в качестве, так сказать, метафизического инкогнито. В этом маловероятном случае ему, пожалуй, было бы обидно, что Коллет – официантка парижского кафе – не видит, как его кончину оплакивают столь важные господа. Если, конечно, предположить, что люди и после смерти любят похвастать своими высокими связями; это вряд ли возможно, но и не полностью исключено.
3
Лабу не оставляла мысль о Горчеве. Он мрачно сидел на кровати. Сирокко. Вечер туманный и противный.
Боль ровной полосой шла от угла глаза и математически точно разделяла череп – будто на голову натянули узкую фуражку.
От постоянных испарений постельное белье отсырело, и стены дышали плесенью.
Лабу подошел к окну.
Сирокко.
Мокрые крыши, в клубах тумана мерцают лампы. Влажная удушливая ночь. В лицо жарко дышал коварный южный ветер, хотя было затишье. Сердце стучало с перебоями, удары пульса отдавались в барабанных перепонках, и ко всему еще туман, плотный и затхлый, как вытащенная из подвала мешковина.