Золотой берег
Шрифт:
Сюзанна продолжала захлебываясь говорить одно и то же, и я уже боялся, что с ней начнется истерика, но я знал, что завтра она опять будет прежней Сюзанной. Правда, она не перестанет быть сумасшедшей, но хотя бы будет спокойнее относиться к тому, что случилось сегодня.
Я притянул ее к себе и стал перебирать пальцами ее волосы. Она перестала бормотать и посмотрела на меня. Ее зеленые кошачьи глаза смотрели прямо мне в душу, в них была небесная чистота.
— Я сделала это потому, что этого не смог сделать ты, Джон, — сказала она. — Я хотела возвратить тебе твою поруганную честь. Это следовало сделать тебе. Ты поступил правильно,
Возможно, если бы мы жили в другом веке или в другой стране, она была бы права. Но не в нашем веке и не в нашей стране. Хотя, наверное, подобно Фрэнку Белларозе и подобно Сюзанне, мне следовало действовать, основываясь на самых примитивных инстинктах, исходя из опыта пятидесяти тысяч лет существования человечества. Вместо этого я рассуждал, философствовал, думал о высоких материях, а мне надо было всего лишь прислушаться к своим чувствам. А ведь они всегда шептали мне: «Он — угроза твоему существованию. Убей его».
— Поцелуй меня, — попросила Сюзанна, подставляя мне свои восхитительные пухлые губы.
Я поцеловал ее.
Она спрятала голову у меня на груди и всплакнула, затем отошла в сторону.
— Ну, — сказала она сухим, холодным тоном, — а теперь в тюрьму. Я хочу быть завтра на свободе, советник.
Я улыбнулся.
— Скажи мне, что ты любишь меня, — потребовала она.
— Я люблю тебя.
— А я всегда любила тебя, Джон. И всегда буду любить.
— Я знаю.
Женщина-полицейский приблизилась к нам, вежливо взяла Сюзанну за руку и повела ее к выходу.
Я, не отрываясь, смотрел ей вслед, но она ни разу не обернулась. Сознавая, что являюсь объектом внимания всех присутствующих в вестибюле, я решил как можно быстрее уйти и не мешать им заниматься своим делом.
Я направился на заднее крыльцо, чтобы, как и обещал, забрать Занзибар. Мои шаги гулким эхом отдавались в пустом вестибюле. Краем глаза я заметил, что тело Белларозы, покрытое, все еще лежит на прежнем месте. Фрэнка Белларозу окружали люди, у которых он вызывал сейчас живой интерес: фотограф, двое лаборантов и коронер.
Когда я проходил мимо тела, мое внимание привлек какой-то предмет справа от меня. Я остановился и с любопытством уставился на него. Им оказался большой мольберт с укрепленной на нем картиной в лакированной раме — очень красивой раме, надо сказать. Здесь был изображен полуразрушенный вестибюль «Альгамбры». Картина, была написана мастерски, возможно, это была лучшая работа Сюзанны. Впрочем, я не разбираюсь в искусстве. С разбитого стеклянного потолка на вестибюль лились потоки солнечного света, на стенах живописными пятнами белели куски оставшейся штукатурки, по колоннам вился дикий виноград, из вздыбившегося пола поднималась буйная растительность. Но в этом сюжете я видел не романтический взгляд на распад творения человеческих рук, а отражение распада, царившего в душе творца картины, не ушедший навсегда мир былой славы, а разрушенный мир некогда крепкого душевного здоровья. Но что я могу знать о человеческой психологии? Я размахнулся и со всей силы ударил кулаком по холсту — картина и мольберт полетели на пол.
Глава 38
Наступил январь, дни стояли холодные и короткие. Стрелки часов еще только приближались к четырем часам пополудни, но уже почти стемнело; однако мне яркий дневной свет был ни к чему.
Ажурные железные ворота «Альгамбры» были проданы и заменены на
Я миновал сторожевой домик, который теперь использовался под офис по продаже строящейся недвижимости, но сегодня, в воскресенье, здесь никого не было. Закутавшись в свою парку, я брел вверх по длинной дороге к главному дому. Булыжник с дороги также был продан и вместо него под ногами хрустела замерзшая грязь, местами попадались и незамерзшие лужи, так что я шел медленно, не торопясь. Цветов по краям дороги уже, конечно, не было, но тополя еще остались, они стояли голые и серые от инея.
У парадного входа еще существовал фонтан, но осенью из него забыли спустить воду — его мраморная облицовка растрескалась, и весь он был полон льда. На том месте, где когда-то стоял дом, высилась большая груда щебня, камней и черепицы — это все, что осталось от крыши, стен и колонн. Они в самом деле снесли бульдозером весь дом, как и предсказывал Беллароза. Но был ли это акт мести или обыкновенное желание застройщика избавиться от белого монстра, занимавшего слишком много места, я не знал, да и не мог знать.
Было воскресенье, ниоткуда не доносился шум строительной техники, нигде не виднелось ни души. Стояла глубокая тишина, как бывает зимним вечером, когда слышно, как похрустывает ледок под ногой и поскрипывают деревья, раскачиваемые ветром. Я мог бы также признаться, что мне в какой-то момент послышался топот копыт по мерзлой земле, но это было бы неправдой: я всего лишь на мгновение вспомнил о наших с Сюзанной зимних прогулках верхом.
Мне подумалось также о январе прошлого года, о черном «кадиллаке», который стоял здесь или же не стоял, и о человеке, которого я то ли видел, то ли нет. И я понял, что, если бы он не потерялся в тот день и не набрел бы случайно на это место, все могло бы быть сегодня по-другому, скорее всего, лучше, так как худший вариант и представить себе трудно.
Что касается смерти Белларозы, то я до сих пор не мог разобраться в чувствах, которые она у меня вызвала. В первые мгновения я испытал огромное облегчение, почти радость, если честно. Ведь этот человек доставил мне столько горя, он кроме всего прочего соблазнил мою жену (или все у них было по-другому?), и его смерть решала для меня множество проблем. Даже вид его мертвого тела, распростертого на полу, полуголого, залитого кровью, не вызвал у меня никаких чувств. Но теперь, спустя некоторое время, я вдруг ощутил, что мне начинает его не хватать, что он ушел навсегда, что я потерял друга. И все-таки, как я уже упоминал, я до сих пор испытывал смешанное чувство.
Возле кучи строительного мусора я заметил четыре длинных, сколоченных из досок ящика и, приглядевшись, понял, что в них лежат четыре колонны из Карфагена, уже готовые к отправке, не знаю, правда, куда. Ясно, что не обратно в Карфаген — скорее всего, на строительство дома другого богатого человека или в музей; а может быть, правительство конфисковало их за долги и они будут Бог знает сколько времени валяться забытыми на каком-нибудь складе.
Я продолжал прогуливаться, обходя гору мусора и направляясь к заднему двору усадьбы. Вокруг повсюду виднелись кипы сложенных стройматериалов, строительная техника. Я заметил столбики с привязанными к ним веревками, их было множество, они напоминали зажимы, которыми обозначили края огромной раны.