Золотой человек
Шрифт:
Одна рука девушки была поднята к локонам, обрамлявшим лицо, другая сжимала на груди сборки ночной сорочки.
Тимар с содроганием дотронулся до нее, словно до заколдованной феи, от прикосновения к которой простой смертельный испытывает столь мучительную сердечную боль, что лишается жизни. Набрав в ладонь настройки из пузырька, он принялся растирать виски спящей девушки. Не отрывая взгляда от ее лица, Тимар думал:
"Неужели я мог бы допустить твоей смерти, дивное создание?! Да будь судно нагружено доверху жемчугом и достанься он весь мне в случае твоей смерти,
Тимар растер лоб и виски Тимеи, но застывшее во сне лицо не изменило своего выражения; тонкая линия сросшихся бровей не отозвалась ни единой морщинкой на лбу, когда чужие мужские руки касались их.
Наказ турка гласил: противодействующим средством надлежит натереть и грудь.
Тимар вынужден был взять девушку за руку, чтобы убрать ее с груди.
Рука не оказала никакого сопротивления. Она была вялая и холодная.
Столь же холодной была и вся девичья фигура. Холодной и прекрасной, как алебастр.
А ночные тени нашептывали свое:
"Взгляни, как прекрасно это тело! Никогда еще человеческие уста не касались более совершенной красоты. Кто узнает, если ты поцелуешь ее?".
Но Тимар, перекрывая шепот ночи, ответил самому себе: " О нет! Ты ни разу в жизни не присвоил ничего чужого, а ведь такой поцелуй был бы равнозначен воровству". С этими словами он подтянул персидское ковровое покрывало, которое девушка во сне сбросила с себя, укрыл ее по плечи и под покрывалом растер ей настойкой грудь. А чтобы не поддаться какому бы то ни было соблазну, во время этой процедуры не отрывал глаз от девичьего лица. Ему казалось, что он смотрит на алтарный образ, излучающий чистоту и холод.
И вдруг черные ресницы дрогнули, и глаза открылись; взгляд их был мрачный, тусклый. Дыхание девушки участилось, и Тимар почувствовал, как сердце у него под рукой забилось сильнее.
Тогда он вытащил руку из-под покрывала.
Пузырек с настойкой Тимар поднес к носу девушки, чтобы та вдохнула резкий спиртовой запах.
Похоже, Тимея начала просыпаться: она повернула голову, пытаясь отстраниться от пузырька, и нахмурила брови.
Тимар тихонько окликнул ее по имени.
Тут вдруг девушка внезапно поднялась и криком "отец!" и застыла, сидя на краю постели и глядя пред собой в одну точку.
Ковровое покрывало соскользнуло ей на колени, а ночное облачение сползло с плеч; девушка походила сейчас на античный бюст.
– Тимея!
– Окликнул ее Тимар и натянул на обнаженные плечи бязевую сорочку. Девушка этого даже не заметила.
– Тимея, ваш отец умер!
– молвил Тимар, но девушка ни лицом, ни телом не вздрогнула при этих словах; она оставалась безучастной.
Тимар сбегал к себе в каюту за спиртовкой; с лихорадочной поспешностью, обжигая руки, сварил черный кофе, затем подошел к девушке, привлек к себе ее голову, разжал ей губы и, запрокинув ей голову, вынудил проглотить кофе.
До сих пор ему приходилось пересиливать лишь ее телесную скованность; но как только девушка
– Ну, слава богу, раз дрожит - значит, жива!
– вознес благодарственную молитву Тимар.
– Теперь займемся похоронами по флотскому обычаю.
Похороны по флотскому обычаю.
В океане это происходит вполне естественно. Тело умершего зашивают в парусину, привязывают к ногам ядро и бросают за борт. Через какое-то время "могила" его обрастает кораллами.
Однако бросить умершего человека с судна в Дунай не так-то просто. Ведь берег рядом, а на берегу - города и села, где священники и колокола для того и существуют, чтобы предавать покойников освященной земле да звонить за упокой их душ; тут нельзя всего лишь по воле усопшего взять да и швырнуть его в воду.
И тем не менее Тимар отлично понимал, отчего именно так все и должно произойти. Трудности его не смущали.
Прежде чем успели поднять якорь, он уведомил рулевого, что на судне находится покойник: Трикалис умер.
– Я так и знал, что беды не миновать, - скала Янош Фабула.
– Белуга плыла с нами наперегонки, а это верная примета смерти.
– Придется сойти на берег и попросить священника похоронить покойного. Не везти же нам труп с собою, нас и без того подозревают в чумной заразе.
Почтенный Фабула с сомнение крякнул и сказал, отчего, мол, не попробовать.
Ближайшее село Плесковац славилось богатством; был тут храм с двумя башнями и собственный декан - рослый, статный красавец с длинной черной бородой, густыми, широкими бровями и благозвучным, напевным голосом.
Декан был давним знакомцем Тимара, который не раз покупал у него зерно; священник всегда заготавливал немало пшеницы на продажу.
– Ах, сын мой, некстати ты явился!
– воскликнул декан при виде Тимара.
– Урожай выдался неважный, да и тот я уже давно запродал. (А между тем и во дворе, и на гумне занимались обмолотом.).
– На сей раз я собрал жатву!
– ответствовал Тимар.
– Да только печальную: покойник у нас на судне, ваше преподобие. Вот и решили просить вас пожаловать к нам и похоронить усопшего как положено.
– Погоди, сын мой, уж больно ты торопишься!
– возразил декан.
– Исповедался ли усопший христианин перед смертью? Принял ил святое причастие? Уверен ли ты, что не был он унитарием? Ведь иначе я хоронить не стану.
– Чего не было, того не было, ваше преподобие. Исповедника мы с собой не возим; умер праведник своей смертью и безо всякого вспоможения, как оно и бывает обычно с нашим братом корабельщиком. Но ежели вы, ваше преподобие, не желаете схоронить его честь по чести, то дайте по крайности мне хоть документ, чтобы я смог оправдаться перед родственниками усопшего, отчего не отдал ему последний долг. А там уж мы сами похороним его где-нибудь на берегу.