Золотой дождь (рассказы)
Шрифт:
— Ах, сундучок с приданым! Мы забыли его! — в полном отчаянии вскричала Эми Слокум.
— С кем мы имеем удовольствие разговаривать? — громовым голосом прокричала ксилофонисту миссис Уоттс. Миссис Карсон уже звонила по телефону.
Оркестр наигрывал марш. В публике спорили: кто-то считал, что Лили уехала на поезде, другие божились, что не уехала. Но всем было очень весело, и кто-то подбросил соломенную шляпу к самым проводам.
Хоженой тропой
Раннее декабрьское утро —
На старушке темное полосатое платье, длинное, до самых ботинок, и такой же длинный фартук, сшитый из отбеленных мешков из-под сахара, с большим карманом, — все очень чистое и аккуратное, только ботинки не завязаны, и шнурки тянутся по земле, того и гляди упадет. Смотрит Феникс прямо перед собой. Глаза у нее от старости поголубели. На лбу протянулись несчетные веточки морщин, словно целое деревце выросло с переносицы, но под ним просвечивает золотистая кожа, и темные кругляшечки ее щек отливают желтизной. Из-под красной косынки выбиваются легкие и все еще черные завитки с медным оттенком.
В кустах то и дело что-то шуршало и подрагивало. Старая Феникс шла и приговаривала: "Лисы, совы, жуки, зайцы, еноты и всякое разное зверье — прочь с моей дороги! Не суйтесь мне под ноги, куропаточки! Держитесь подальше, злые страшные кабаны. Не бегите в мою сторону! Мне еще так далеко идти". И гибкая, точно хлыст, трость в ее руке, покрытой темными пятнышками, нет-нет да и проходилась по кустам — попробуй, мол, только кто спрятаться от меня.
Шла она и шла. Лес стоял тихий, сумрачный. А в вышине, там, где ветер раскачивал кроны сосен, иглы светились под солнцем так ярко, что на них невозможно было смотреть. И легкие, точно перышки, выскакивали откуда-то еноты. А в лощине ворковал голубь — самое время ему было поворковать.
Тропа пошла в гору.
— Ну что ты будешь делать — как подступлю к этой горе, что цепями тебе ноги обмотает, — сказала вслух Феникс, точно сама себя в чем-то убеждала, как часто делают старики. — Так и хватает кто-то за ноги, так и хватает — стой, мол, не ходи дальше!
Поднявшись на взгорок, Феникс обернулась и сердито поглядела вниз, откуда пришла.
— Мимо сосен вверх, — проговорила она наконец, — а теперича вдоль дубков да вниз.
И, глядя во все глаза, осторожно двинулась вниз. Но до самого низа не дошла — какой-то куст вцепился ей в юбку.
Пальцы ее быстро заработали, но юбка была длинная, широкая, и едва она отцепляла одну колючку, как ее сейчас же цепляла другая. Не приведи господь порвать юбку!
— Угораздило меня влезть
Наконец она высвободилась, вся дрожа, и, чуть передохнув, нагнулась за своей тростью.
— Солнце-то как высоко! — воскликнула она, выпрямившись, и глаза у нее заслезились. — Небось засветло и не дойду.
Под горкой тек ручей, а через него было перекинуто бревно.
— Вот и смертушка моя пришла! — сказала Феникс.
Она подняла правую ногу, встала на бревно и зажмурилась. Одной рукой она подхватила подол, а другую, с тростью, вытянула вперед и, размахивая ею, как тамбурмажор на параде, двинулась вперед. Потом открыла глаза — слава богу, она была на другой стороне ручья!
— Не такая уж я, выходит, и старая, — сказала она.
Однако села передохнуть. Раскинула вокруг себя подол юбки, сложила на коленях руки. Над ней жемчужным облаком нависла омела. Глаза она закрыть не решалась, и когда какой-то малыш поднес ей на тарелке кусок слоеного пирога, она с ним заговорила.
— Вот спасибо-то, в самое время, — поблагодарила она. И хотела взять кусок, но рука ее повисла в воздухе — пирог исчез.
Феникс вышла из-под дерева, и тут ей пришлось пролезать под изгородью из колючей проволоки. Надо было встать на колени, вытянуть вперед руки и ползти, цепляясь за землю пальцами, как младенец, который пытается вскарабкаться по ступенькам. Но она громко твердила самой себе: нельзя, никак нельзя ей порвать платье, потому что другого уже не сшить, и нет у нее денег заплатить, чтобы отпилили ей руку или ногу, если она тут напорется на шипы.
Но она благополучно пролезла под изгородью и поднялась на краю убранного хлопкового поля. Посреди пурпурной стерни стояли большие высохшие деревья, точно однорукие негры. На одном сидел канюк.
— Ну чего пялишься? — прикрикнула на него Феникс и пошла вперед по борозде.
— Хорошо, быки об эту пору в загонах, — бормотала она, поглядывая по сторонам, — и господь милостив и определил всем своим змеям зимой свернуться в клубок и спать. И слава те господи, нет вон на том дереве двуглавой змеи, а ведь вилась она по стволу, своими глазами видела, когда проходила тут летом. И как только меня тогда мимо этого дерева пронесло!
Кончилось убранное хлопковое поле, потянулось убранное поле кукурузы. Сухие стебли шептались и качались над ее головой.
— Ну, пойду я теперича плутать, — сказала Феникс, потому что не было через поле тропы.
И тут явилось перед ней что-то высокое, худое и черное.
Ей показалось — человек. Может, решил кто поплясать на раздолье? Она стояла, не двигаясь, и прислушивалась. Ни звука. Этот Черный молчал, как привидение.
— Эй, ты, привидение! — громко крикнула она. — Это чей же ты дух, а? Не слыхала я, чтобы кто-то в здешних местах помер.