Золотой характер

Кассиль Лев Абрамович

Они уселись за столик, и только сделали заказ, как вдруг в дверях станционного буфета появился Нестор Васильевич, тот самый знакомый актер-комик, которого Граев успел заметить за балкинским столом.

— И ты, Брут! — сказал Граев. — Присаживайтесь, Нестор Васильевич. У нас здесь свое новоселье!

Актер присел к столу, снял шляпу и обмахнул ею потное лицо.

— После вас все разбежались, — сказал он, усмехаясь, — под разными предлогами. И никто ни к чему не притронулся. Первым профессор этот дал ходу. Извините, говорит, голова что-то разболелась. За ним — доктор Волков, потом другие. Юрий Петрович перестал

даже упрашивать остаться. Сидит и молча коньяк хлещет. А его супруга только за голову хватается и стонет: «У меня одних салатов пять сортов остается. Что я с ними буду делать?!»

— А вы как ушли? — спросил актера Алмазов.

— Сказал, что на концерт нужно. Совсем, мол, забыл про концерт. Шапку в охапку — и рысью!.. Я, ей-богу, не хотел к нему ехать. Темноватый он человек. Но ведь липучий, черт, и настойчивый!.. Не хочешь, а едешь. Хорошо, что вы его в упор своим вопросом резанули! Я, уходя, палку забыл. Вернулся с полдороги — жалко стало. Зашел на участок. Они меня не видят. Я стал за дерево, слушаю. Юрий Петрович сидит совсем уже «еле можаху», а его «четвертинка» стоит над ним и, как полагается, пилит: «Говорила тебе, старому идиоту, позови только своих — Наума Сергеевича и Жоржика. Не слушался — вот и получай!» А он мычит в ответ: «Дура, мне общество нужно, а не жоржики. Зови хоть сторожа, пусть лопает!» А она: «Звала, не идет!» Комедия!.. Я не стал палку брать, так ушел, на цыпочках.

Граев разлил вино по бокалам, поднял свой.

— Вот и давайте выпьем за наше общество! — сказал он серьезно. — За то, чтобы не проникали к нам такие, как этот Балкин, мой и, надеюсь, наш общий — бывший знакомый! Ксаночка, ты согласна со мной?

Ксана вспыхнула, потупилась, подняла свой бокал и чокнулась с мужем.

Рисунок Е. Щеглова

СО СВОИМ БАГАЖОМ

Рисунок Е. Щеглова

ЛЕЖАЧЕГО НЕ БЬЮТ!

М. Локтюхов

ИВАН КУЗЬМИЧ ЗАНЕМОГ…

День начался.

В просторный кабинет Ивана Кузьмича вошел начальник планового отдела и, осторожно коснувшись кончиками пальцев края стола, печальным голосом доложил, что план полугодия выполнен всего-навсего на семьдесят три процента.

Иван Кузьмич, человек богатырского телосложения, как-то странно посмотрел ему в правое ухо, схватился руками за сердце и безмолвно поник в мягком кресле.

В этот день в приемной Ивана Кузьмича было тихо. Курьеры и машинистки ходили на цыпочках.

Каждому, кто переступал порог приемной, секретарша, как гусыня, шипела навстречу:

— Тише, ради бога! Занемог Иван Кузьмич… — и таинственно прикладывала палец к губам.

Иван Кузьмич уехал с работы раньше обычного. Он вышел из кабинета озабоченный и усталый. От всей его фигуры веяло подавленностью

и скорбью.

На другой день на службу позвонила жена Ивана Кузьмича и сообщила, что у него повысилось кровяное давление.

— Подумайте только! — с ужасом говорила секретарша. — У Ивана Кузьмича повысилось давление!

— А кто ему нагнал? — спрашивали сотрудники.

— Нагнали! У нас кому хочешь нагонят! — говорила рыжеволосая секретарша и закатывала вверх белесые глаза с накрашенными ресницами.

Через месяц, выдержав предписанный врачами постельный режим, Иван Кузьмич уехал в санаторий. Чтобы успокоить свои, как он говорил, расшатавшиеся нервы, Иван Кузьмич целыми днями удил рыбу. Забравшись в тенистый уголок на берегу речушки, он усаживался на корягу, спускал ноги в живительную прохладу воды, насаживал червячка на крючок удочки и, поплевав на него, бросал в воду. Потом подолгу смотрел, как по речной глади медленно расходятся водяные круги.

Вечерами, прогуливаясь по тенистым аллеям парка и вдыхая вечернюю свежесть, Иван Кузьмич набирался сил. Раз в неделю звонил своему заместителю и как бы невзначай спрашивал:

— Ну, а как там с планом?

И когда узнал, что дела наконец улучшились и план будет выполнен, зашел к главному врачу санатория и заявил, что он не может и не хочет оставаться здесь, когда там решается судьба государственного плана.

Иван Кузьмич прервал отпуск и неожиданно вернулся на службу.

Сотрудники с тревогой спрашивали:

— А как здоровье Ивана Кузьмича?

— Слава богу, поправляется, — важно говорила секретарша и, круто повернувшись, исчезала в кабинете.

Между тем Иван Кузьмич не торопясь приступил к делу. Он долго и обстоятельно беседовал со своим заместителем.

— Я здесь один совсем замотался, — рассказывал заместитель. — Совещания, заседания, напряженное положение с планом. Вертелся как белка в колесе.

— Ну, ничего, ничего, — говорил Иван Кузьмич. — Труд строителей никогда не был легким.

Было чудесное время года — лето. Золотая пора для строителей. Дела шли день ото дня лучше. Иван Кузьмич был доволен. В газете появилось сообщение, что возглавляемые им организации успешно выполняют план. Он посещал стройки, дружески беседовал с рабочими, но никогда не подымался выше второго этажа. Когда его приглашали на третий или четвертый этаж, делал скорбное лицо, прикладывал ладонь к сердцу и тихо говорил:

— Не могу, братцы. Сердце.

Зато заседания и совещания Иван Кузьмич посещал охотно. При удобном случае говорил об успехах своего коллектива, но делал это всегда осторожно, скромно, потупив голову. Если его спрашивали, как коллектив добился хороших результатов, тихо и поучительно произносил:

— Трудиться надо, товарищи, трудиться!

Но вот наступила осень. Дожди, слякоть, холода мешали строителям, и подведомственные Ивану Кузьмичу тресты резко сдали темпы.

Иван Кузьмич нервничал, кричал на совещаниях, а когда почувствовал, что план будет сорван, снова занемог. Произошло это почти так же, как и в первый раз. Утром к нему зашел начальник планового отдела и сообщил, что план девяти месяцев выполнен на восемьдесят два процента, что социалистические обязательства находятся под угрозой срыва. Иван Кузьмич промычал что-то непонятное, злобно посмотрел на начальника планового отдела и сжал ладонями голову.