Золотой характер
Шрифт:
Заболело в пояснице. Работа двигалась медленно. И почему-то вспомнилось, как в 1941 году, еще девчонкой, она целый месяц копала под Москвой противотанковые рвы.
Оставалась еще половина дорожки, когда к лопате потянулась маленькая рука.
— С вас, тетя, хватит. Не ходите больше по газонам.
Нина Николаевна облегченно вздохнула, разогнула спину, подняла сумку, туфли и босиком направилась в тень, под тент. Только сейчас она заметила, что там, кроме милиционера и детей, стоят еще и несколько смеющихся женщин. Одна из них взяла из рук Нины Николаевич сумку и незлобиво подтрунила:
— Тоже
Нина Николаевна хотела еще сердиться, но уже не могла.
А через несколько минут, приведя себя в порядок, она вместе с женщинами, милиционером и ребятишками потешалась над очередными «жертвами». Две нарядно одетые молоденькие девушки прошли по вскопанной наполовину «гипотенузе», а теперь неумело и бестолково ковыряли лопатами ее — твердую и утрамбованную их же ногами
Дм. Федоров
РЕЛИКТ
К берегу Тихого океана подошла корова, ткнулась влажными губами в пену морского прибоя и недовольно отвернулась: вода была горько-соленая.
Нет, так начинать нельзя. Так уже кто-то начинал.
…Наша машина мчалась по дороге, подпрыгивая на ухабах, и…
Впрочем, так начинать тоже нельзя. К тому же, мы отъехали от побережья почти на сто километров, и сейчас машина отнюдь не мчалась. Она стояла на трех колесах и одном домкрате на совершенно ровном шоссе.
Когда баллон слабо выстрелил и затем, выпуская воздух, зашуршал по гравию, шофер выключил мотор, вылез из автобуса, осмотрел переднее колесо и обреченно заявил:
— Все. Приехали. Закуривай, товарищи.
— А может, еще поедем? — осторожно, с надеждой спросил человек со скрипящим протезом.
— Не-ет! — убежденно ответил шофер. — Загорать будем, пока запаску не доставят.
Тогда на шоссе вышло все население сверкающего никелем автобуса: едущий на курорт инвалид, механик МТС, пасечник, командированный за искусственной вощиной, молодожены-студенты, бабка, беспрестанно разъезжающая в гости к многочисленным замужним дочерям…
Только один пассажир остался в автобусе. Он сидел, зажав коленями мешок и сложив на нем руки. Уже было известно, что он, Сопиков, с женой недавно переселился сюда в колхоз, затем ушел на рудник ковырять касситерит, а сейчас едет куда-то устраиваться на шпалорезку.
— Бросай-ка ты свой сидор, выходи воздухом дышать, — крикнул ему шофер.
— И долго мы будем эту запаску ждать? — поинтересовался инвалид.
Шофер недоуменно посмотрел на инвалида и вдохновенно выпалил:
— Зачем ждать? Сейчас я ее, собаку, завулканизирую и — р-р-р!
Из-за поворота вырвалась огромная машина на восьми колесах и остановилась возле автобуса.
Из кабины выскочил сияющий шофер, золотисто-рыжий, с шелушащимся носом. На его груди сквозь голубую шелковую майку упрямо пробивались волосы цвета меди.
Он подошел к автобусу чечеточным шагом, размахивая пушистыми руками и напевая:
От этой невиданной боли Всю ночь, как безумный, рыдал. К— Прохудилась? — радостно спросил он водителя автобуса.
— Прохудилась…
— Вот собака! — восхищенно сказал рыжий водитель. — На, держи, — прибавил он, протягивая горсть тыквенных семечек.
Движимый неизменным у водителей чувством братства, он отнял у нашего шофера камеру и стал зачищать ее шкуркой.
— На Чикигопчики жму, Вася. Там у Акопяна после дождей наводнение — во! Продукты смыло, оборудование смыло, все смыло. Наверное, подметки сейчас жуют.
— Не свисти, — ответил Вася, — в Чикигопчики еще никто на машине не добирался.
— Да мне в Чикигопчики и ни к чему. Я до второй речки доеду, а дальше Санька на вертолете аварийный груз доставит.
И, вспыхнув серыми глазами и червонного золота волосами, добавил:
— Ты знаешь, какой Санька вертолетчик? На любую плешь сядет!
Его, очевидно, радовало все: и то, что у Акопяна смыло продукты и оборудование, и что он везет туда аварийный груз, и Санька-вертолетчик, и прохудившаяся камера. Сердце его было переполнено чувствами, голова — радужными мыслями, карманы — тыквенными семечками.
Пока шоферы чинили камеру, студент-молодожен рассказывал о таежных растениях.
— Что такое тайга? Деревья, кустарники, лианы и обыкновенная трава?
Оказывается, не так.
Растения, как и люди, имеют имена, принадлежат к родам и семействам. Обычно растения называют просто: аралия, володушка или просто пупырник. Но в науке, где даже о себе принято говорить не я, а мы, растения называют по имени, отчеству, фамилии и притом по-латыни: Осмориза амурензис семейства Умбеллифере, Брахиботрис паридиформис семейства Боррагинацее. Простой помидор именуется Ликоперсикум эскулентум. Даже обыкновенный лопух величают, как какого-нибудь графа, — Арктиум лаппа семейства Композитус.
А чаще растения называют, как добрых знакомых, по имени-отчеству: Кассиопея вересковидная или Клопогол борщелистный.
Эти имена и отчества говорят о чем-нибудь значительном во внешности или судьбе растения.
А судьбы бывают разные.
Стоит пройтись вдоль речки или озера по иловатым или песчаным отмелям, пересечь луг, подняться по горным склонам, скалистым утесам или угрюмым гольцам и можно встретить обездоленных горемык.
Вот Вероника странница держится вблизи Симфиллокарпуса изгнанника, рядом стоит Очиток бледный и Первоцвет поникающий, на лесных склонах виднеется Карпезий печальный, а там, на гольцах, где не растет даже Сосна могильная, обреченно склонилась Полынь жертвенная.
А есть заметные, нарядные, красивые и стоящие растения — Крестовник огненный, Дрема сверкающая, Бузульник выдающийся, Стеблелист мощный, Горичник изящный, Гроздовник лунный.
Цветы неотделимы от юности и поэзии. Только поэты познаются проще, чем цветы, без определителей Клобуковой-Алисовой и Комарова и без кормовых таблиц Попова. Стоит прочитать стихи и сразу станет ясно, кто из поэтов Стеблелист мощный или Дрема сверкающая, а кто Зюзник шершавенький, Марь кудрявая, а то и просто Хрен обыкновенный, который, как известно, редьки не слаще.