Золотой иероглиф
Шрифт:
— А ты читаешься так: «ма-су-кайфу».
— «Кайфу»? Мне это нравится. Люблю, когда по кайфу…
— В переводе — «морской ветер»… А первые два слога означают «злой дух» и «мель». Вот и получается, Андрей, что ты — злой дух, севший на мель где-то на морском ветру.
— Сиживал, случалось… Только на реке, и вообще никакой я не злой.
— Охотно верю. — Лена погасила сигарету и стала расстегивать пуговицы своей блузки. Я не отрываясь следил за ее движениями, и вдруг мой взгляд переместился на эту самую «суйбоку». Неожиданно я ощутил что-то напоминающее
— Вот этот значок, похожий на паука, и означает имя Хигаси?
— Ну и ассоциации у тебя… Вообще, да, его имя записывается одним иероглифом.
— И этот самурай действительно служил… Твоему телу?
— Всякое случалось, — неопределенно произнесла Лена. По идее, у меня должна была пропасть охота к дальнейшим вопросам, но сейчас почему-то все произошло наоборот.
— У тебя, наверное, хватает поклонников среди японцев?
Лена перестала расстегивать блузку.
— Если ты об этом, то в моей квартире действительно бывали японцы. Только ты меня за гейшу не держи, я этим за деньги не занимаюсь…
— Ты что, и в мыслях не было. — Говоря это, я, надо сказать, врал, ибо действительно решил, что Ленка еще и валютной проституцией между делом балуется… Отдельная квартирка, пусть даже доставшаяся ей по наследству, меховая шубка… А хотя бы и так — мне-то какое дело до этого? Но все же спросил: — А неприятности по этому поводу не могут возникнуть?
— А от неприятностей у меня — вот, — Лена показала на соломенный жгут. — «Симэ-нава», против несчастий и всяких бед. Вроде подковы у нас, только надежней.
— И ты в это веришь?
— А он помогает, независимо от того, веришь ты или нет.
Нет, Ленка коренным образом изменилась со студенческих времен. Она стала не просто загадочной, а прямо-таки непостижимой… Рядом с соломенным жгутом висела цветная фотография довольно крупного формата — госпожа Кирюшина в роскошном кимоно, очевидно, чисто японского происхождения… Надо признать, оно ей идет даже больше, чем сегодняшний наряд.
— Твое?
— К сожалению, нет… — с явной неохотой сказала Лена. — Это я в Токио зашла в магазин, где торгуют почти исключительно национальной одеждой. Примерила, но брать не стала. Жутко дорого, но главное, что побоялась разочароваться — все они невероятно красивые, и если уж брать, так не меньше десятка…
К этом моменту я почти протрезвел, но очень хотелось пить, и я, слушая Лену, открыл вторую бутылку «шипучки».
— Да, если что, у меня еще шампанское есть, — сказала Кирюшина. Я невольно посмотрел в сторону тикающих часов, показывающих полночь.
— Ушел поезд? — в голосе Лены я услышал легкую насмешку, которая мне не очень понравилась, но я решил ее проигнорировать.
— А, гулять так гулять, — отозвался я. — Харакири мне делать некому — я же говорил, что Татьяна приедет только в субботу утром.
— Харакири человек может сделать только сам себе, — с неожиданной серьезностью произнесла Лена. — Кстати, если будешь общаться с японцами, не упоминай об их традициях просто так, всуе и не понимая сущности.
— Так
— И все-таки. Если хочешь, чтобы японец к тебе ровно относился, не лезь в материи, которых тебе не понять…
Я немного обиделся.
— А чего тут понимать? Это же идиотизм — таким образом жизнь кончать. Застрелиться куда проще…
— Кстати, сами японцы очень редко употребляют слово «харакири». Этот ритуал называется «сэппуку» и с обычным самоубийством, как его понимают европейцы, не имеет ничего общего. Просто японский дворянин в какой-то момент осознавал, что, согласно особому кодексу чести, к слову говоря, писанному, его душа не имела больше права, возможности… По-японски это звучит вернее… Находиться в теле. Разрезая кинжалом живот, дворянин открывал «вместилище души», а секундант, чье присутствие было весьма желательно, отрубал ему голову, и не для того, чтобы человек меньше мучился, а чтобы душе было легче отлететь…
— А как же приходилось подлому сословию? — Я попытался поерничать, но не получилось. Мой вопрос прозвучал недвусмысленно и серьезно.
— Ну, кастовая иерархия в Японии до сих пор существует. Но ритуальные самоубийства совершали не только мужчины-дворяне. Правда, другими способами.
— Неужели и женщины тоже?
— Всяко бывало. Но японки такое харакири не делали; женщинам предписывались другие способы. Вот в Камбодже — да. И еще там было поверье, что если женщина, будучи примерно на пятом месяце, при этом вытащит из себя ребенка и отдаст его своему мужчине, то в качестве амулета подобный подарок сделает обладателя совершенно неуязвимым. Для европейцев все это жутко, просто немыслимо, для азиатов — пусть не повседневность, но действия вполне допустимые и объяснимые. А в Китае…
— Послушай. — Меня эта лекция стала несколько угнетать. — Может быть, хватит о смертях? Неужели это самая лучшая тема для сегодняшнего вечера?
Лена поднялась с кресла, подошла ко мне и присела рядом на корточки, положив руки мне на колени: — Я, наверное, действительно слишком глубоко погрузилась в свой Восток. Но там все очень отличается от того, к чему мы привыкли здесь. Смерть, секс, рождение там считаются явлениями обыденными и лишенными греховности. Просто одна форма сущего переходит в другую, и ничего более, за исключением, конечно, улучшения или ухудшения кармы. Понять это не все могут и не все хотят.
— А ты?
— Я стараюсь.
— И ты на полном серьезе пытаешься почувствовать себя японкой? Или камбоджийкой?
— Конечно, нет, — вздохнула Лена. — Просто я иногда жалею, что не родилась там.
Нагнав на меня тоску, Ленка и сама загрустила. Не знаю, как это принято у азиатов, но у нас выручать ситуацию в таких случаях должен сермяжный мужик.
— А если не секрет, кто лучше: наши или японцы? — спросил я, протянув руки к последней нерасстегнутой пуговице Лениной блузки.