Золотой капкан

Рыбин Владимир Алексеевич

Было уже свежо на открытом балконе. Солнце закатывалось за частокол труб омертвевших комбинатов. Снизу, от камня на площади, доносились крикливые голоса - там, как всегда, переругивались сторонники и противники того, в чем ни те, ни другие толком не разбирались.

– Извините, Александр Евгеньевич, я на минуту отойду.

Толмач встал и исчез за дверью. За ним вышел один из его охранников.

Через несколько минут Толмач вернулся один, шумно отдуваясь, уселся за стол, взял налитую рюмку.

– За здоровье нашего прокурора.

Плонский

косо поглядел на него: и это знает? Хотя, кто этого не знает? Прокурора давно нет, и должен же он когда-нибудь появиться. Не тот, так другой.

– А я за твое дело, - сказал он, решив не вдаваться пока в подробности.

– Мне кажется, придет время, когда мы очень подружимся.

– Да мы и теперь...

– Не-ет, у нас, я думаю, все впереди. В будущем. Возможно ближайшем.

– Да мы и теперь, - пьяно повторил Плонский.

Выпив, он осоловело уставился перед собой. Мысли ворочались тяжело, но было в этих мыслях что-то такое, что его, как зампрокурора, не могло не интересовать.

* * *

В этой колонии все было серое - серые бараки, серая земля между ними, серые заключенные, каждое утро молчаливой толпой уходившие на работу и вечером возвращавшиеся к своим нарам.

А за проволочным забором бушевала тайга - густо зеленели разлапистые тисы, золотистые сосны, яркой белизной стволов выделялись березы. Казалось, природа забыла об извечном распределении растительности по климатическим поясам и перемешала все - северные лиственницы и южные лианы, мягкие бархатные деревья и кряжистые кедры, тенелюбивые ели и солнцелюбивые дубы.

А по эту сторону забора не росла даже трава. Прежде она, конечно, росла и здесь, но привыкшие к буйству таежных кустов и трав заключенные не берегли ее, и трава исчезла, обнажив сухую, окаменевшую на солнце почву.

Здесь всегда стояла тишина. Днем заключенные были на работе, а вечером, намаявшиеся на лесоповале, они засыпали, едва добравшись до своих нар. Только дважды в сутки, утром и вечером, начинал звенеть серый динамик, висевший на сером столбе возле караулки, и зычным голосом выкрикивал команды и распоряжения, пугая ворон, соек и прочую таежную мелочь.

Был полдень. Под столбом на сером вытертом чурбаке сидели два человека - здоровенный парень свирепого вида, каких любят брать в охранники нынешние коммерсанты, и хилый мужичонка с лицом, заросшим до такой степени, что маленькие глаза его, зажатые между низко надвинутой шапкой и поднявшейся до щек бородой, сверкали, словно из амбразуры. Перед ними стояли носилки с мотками проволоки и веревок.

Солнце припекало, но они не снимали ни шапок, ни телогреек, парились, привыкшие к неписаному закону зоны: твое - твое до тех пор, пока на тебе. Сидели и молчали, ждали, когда придет конвоир и поведет их с носилками через тайгу, через болота и мари, к тому пятачку, где на новой лесосеке строились новые бараки, в которые этой осенью им предстояло переселяться.

Впрочем, это была не колония, а "огрызок колонии", как выражался начальник

их лесозаготовительного подразделения лейтенант Дуб, получивший эту кличку за фамилию Дубов. Сама колония находилась далеко, а это место называлось вахтовым участком, одним из тех, что кочевали с делянки на делянку. Хотя и это название не соответствовало, здесь, скорее, было что-то среднее между вахтой и поселением бесконвойников, свезенных сюда на "полуволю" за хорошее поведение. Они рубили лес, на двух вечно ломавшихся лесовозах тащили хлысты за 30 километров к узкоколейке, откуда другие такие же полувольные зэки отправляли их в райцентр. Поэтому начальником вахтового "огрызка" был всего лишь лейтенант. Хотя комплекцией и амбициями он вполне соответствовал званию полковника.

– Два зэка заменяют одну лошадь, - глубокомысленно изрек парень, пнув носилки.

Мужичонка никак не отозвался на реплику.

– Не надорвешься, Мухомор?
– спросил парень, все так же не поворачивая головы.

И снова мужик промолчал.

– Тебе чего, язык прищемили?

– Кто?
– устало отозвался мужик.

– Дуб или кто другой. Ты к начальству-то часто бегаешь.

– Надо, вот и бегаю.

– Сексотничаешь?

– Дур-рак!

Парень привстал угрожающе. Но в этот момент сверху послышалось очень похожее:

– Ар-рак!

На сером столбе сидела серая ворона и каркала, словно передразнивала. Мужик взглянул на нее, насмешливо блеснул глазами из своей амбразуры. Парень рассмеялся, сел, спросил миролюбиво:

– Давно сидишь, Мухомор?

– Недавно.

– И я недавно. Сколько тебе?

– Все мои.

– Я не про срок, про жизнь спрашиваю. Бородища больно здорова.

– От комаров спасает.

– Комаров боишься? Я же вот бреюсь.

– Здесь-то?
– сказал мужик и огляделся.
– Здесь не комары, а комарики.

– А где комары?

– В тайге.

– Это что - не тайга?

– Настоящей тайги ты не видывал.

– Еще как видывал!
– горячо возразил парень.

– Да?
– Мужик брезгливо осмотрел парня с ног до головы.
– Что ты вообще-то видел в своей жизни?

– Побольше твоего. На золоте сиживал всей задницей.

– За что и сел.

– Ты откуда знаешь?

– Так сам говоришь. Все, кто меряет золото задницей, кончают одним и тем же.

– А ты за что сидишь?

– Я человека убил.

Парень недоверчиво посмотрел на мужика и хотел что-то сказать, но тут на пороге караулки показался Дубов, встрепанный, без фуражки, посмотрел на них, почесал щеку и спросил непонятно:

– Сидите? Ну, сидите, сидите.

Он повернулся, закрыл за собой дверь. И тут же снова выглянул.

– Сизов! Поди сюда.
– И, не дожидаясь, когда мужичонка подойдет, спросил его: - Дорогу на новый участок знаешь?

– Нет, не знаю.

– А, черт!
– выругался Дубов.
– А ты?
– крикнул он парню.