Золотой ключ. Том 1
Шрифт:
— Почему бы и нет? — Он пожал плечами. — Признаюсь, я никогда не изучал живопись, хоть и знаком кое с кем из арртио. Не возьму в толк, почему нельзя заниматься тем, что вам больше всего по нраву?
Сын герцога. Вот уж и впрямь голубая косточка. Что он знает о жизни за стенами Палассо Веррада?
— Да я бы не прочь, — сказала она. — Но слишком мало осталось времени. От меня ждут детей, а с детьми уйма хлопот. Впрочем, если родится сын и будет признан Одаренным, его у меня заберут. — Сааведра дернула плечом и перевела взгляд с недоумевающего собеседника на фонтан. — Простите, не следовало говорить вам об этом. — Она
Он вновь улыбнулся, и Сааведра заметила кривовато выросший зуб, о котором говорил Сарио. У нее запылали щеки.
"Матра Дольча! Нет! Я не могу, не должна! О дон Алехандро…” Она лихорадочно огляделась по сторонам И поняла, в чем причина ее страха и замешательства: над нею высился Катедраль Имагос Брийантос.
— Екклезия ни за что не допустит! Улыбка исчезла.
— Екклезия? Почему? Да что плохого в том, что мы с вами попьем в тени лимонада?
Впервые в жизни она произнесла свою фамилию не с гордостью, а с ужасом:
— Я… Грихальва.
— Правда?
Напрасно она искала на его лице признаки отвращения и негодования.
— Так вот почему вы заговорили об искусстве. Ваш род славен художниками.
Меньше всего в эту минуту она ожидала услышать такие слова. Только вежливость, впитанная чуть ли не с материнским молоком, помогла найти подобающий ответ.
— Граццо, дон Алехандро, вы очень добры.
— Доброта ни при чем, — возразил он. — Я люблю говорить правду. Я часто, почти каждый день, бываю в Галиерре Веррада, — там висят шедевры мастеров из вашей семьи.
"В том числе оригинал “Смерти Верро Грихальвы” кисти Пьедро”. Сааведра невесело улыбнулась.
— Да, конечно.
— Вот так. Вы Грихальва, а я до'Веррада. И бассда. Так как насчет лимонада и тенечка?
— Кордо, — едва вымолвила она, и он снова ослепил ее улыбкой. Но на сей раз Сааведра не заметила кривого зуба. “А с носом я все-таки оплошала…” — подумала она рассеянно.
Глава 15
Мальчик извинился и ушел — якобы гулять по праздничному городу. Но старый тза'аб не сомневался, что он отправился прямиком в Палассо Грихальва, — обдумать и с жаром отвергнуть все услышанное. Ничего не выйдет. У старческих глаз собрались веселые морщинки. Такие новости усваиваются медленно, но верно.
Начало положено. А чему есть начало, тому будет и конец. Больше не надо ждать, больше не надо лелеять надежду, что во вражьем стане родится Избавитель. Он уже родился и вырос; и с нынешнего дня Иль-Адибу незачем с тоскою смотреть в прошлое и ненавидеть настоящее. Теперь у него есть будущее.
Старик улыбался. Снова его имя прозвучало на тза'абском, и снова — в связи с Акуюбом. И пусть произношение несовершенно, а в голосе сквозят настороженность и скептицизм, главное сделано: человек одной с ним крови назвал его имя. Больше он не эстранхиеро, не тза'абское фильхо до'канна, как обзывали
Он был один среди чужих; теперь их двое. Мальчик научится. В нем есть тяга к знаниям и честолюбие; он проницателен, сметлив и хитер. Ум его не терпит шор и догм, он всегда готов к любым трудностям, он сам ищет трудности. Ну, а ирония.., без нее, пожалуй, он бы не выдержал того, что нынче на него обрушилось.
Путь предстоит нелегкий, но победа будет наградой за все труды и лишения.
Он дойдет. Ведь у него есть внутреннее око.
Старик повидал много мальчиков из рода Грихальва, иные проходили этой самой улицей, но никто не разглядывал его шатер, ибо не видел его. Да, они унаследовали кровь тза'абов, но внутреннее око не досталось никому. Кроме Сарио.
"Акуюб обещал мне, что придет другой”.
Сухонькая кисть Иль-Адиба коснулась навощенного дерева. Морщинистые губы цвета терна тронула призрачная улыбка.
— Мы начинаем сызнова, — прошептал он. — Я сотворю второго Пророка, и Великий Шатер Акуюба вернет себе похищенные врагами богатства.
Раймон считал ступеньки, а заодно и годы. Четырнадцать плюс четырнадцать. Остановился под низким косым потолком и вспомнил, когда последний раз приходил в чулан над кречеттой.
Не из-за несчастного Томаса. То была чужая обязанность, чужая ноша. Чужой камень на совести — после того как подвергнутого каре нашли мертвым. Раймон побывал здесь задолго до этого несчастья.
Он поднялся в чулан, когда пришло его время, его черед. Когда ему было столько же лет, сколько ступенек на этой лестнице. Его Покарали и заперли здесь, в сумрачном чреве Палассо. Правда, совершенные им проступки были не столь серьезны, чтобы подвергать его Чиеве до'Сангва.
В запястье пульсировала слабая боль. Раймон нагнулся, поставил на пол фонарь, прижал к саднящему месту ладонь другой руки. Под рукавом шелкового камзола и кружевной манжетой снова горел шрам.
— Самовнушение, — прошептал Раймон. — Сила волшебства давно иссякла… И я понял все, что должен был понять.
Да, он перестал досаждать старшим вопросами, которые навлекли на него “наименьшую кару”. Или научился облекать их в безопасную форму. Добрую службу сослужила и тщательно продуманная компордотта. На него больше не смотрели косо, не грозили наказанием, не мешали продвижению в чинах. Теперь он иль семинно, его голос — в числе решающих. Правда, он не раскачивает лодку, лишь позволяет себе изредка высказывать мнение, не совпадающее с мнением большинства.
Эйха, теперь у него есть сторонник: Дэво. Но это успокаивало слабо. “Мой голос не слышат, но по крайней мере к нему прислушиваются”.
Впрочем, он пришел сюда не ради этих мыслей. И даже не ради воспоминаний о “наименьшей каре”. Он пришел подождать, встретить, обсудить. И предложить решение, которое любой из старых членов семьи отмел бы с порога.
Он тихонько рассмеялся — невесело, но с горьким торжеством. “Этот не отметет!"
Да, этот не отметет. Раймон ловил шорохи шагов, летящие в тесный чулан по сумрачной лестнице, и думал о том, что сделал правильный выбор. Единственно правильный. В отличие от всех остальных Сарио Грихальва готов взяться за любое дело. И во что бы то ни стало довести до конца.