Золотой Крюк
Шрифт:
Скоро за столом в кабинете начальника треста вновь сидели господа Витас Жальгирис, Чеботарев и черноволосая красавица Марина. Бородянский вызвал их по делу, которое, по его словам, не терпело отлагательств. Когда его секретарша передала эту новость в офис "Золотого Крюка", Витек дернулся было пробежаться до соседнего магазинчика и купить шампанского, но друзья удержали его: было бы странно, если бы в дневное время на деловой встрече от эстонского бизнесмена пахло спиртным.
— Да у нас в Таллинне все выпивают, когда хотят! Холодно же! — уговаривал
Теперь они сидели перед Бородянским, который нервно барабанил пальцами по столу и силился решить двуединую задачу: объяснить, почему надобность в супербетоне резко отпала, и, следовательно, услуги эстонцев больше не требуются; заодно сообщить, что пока они могут продолжать работу; и при этом сохранить строгое выражение лица, соответствующее его главенствующему положению во всем этом проекте. Сделать это было непросто, оттого Лев Семенович и нервничал, что вообще-то случалось с ним крайне редко.
— Я не вполне понимать, что вы нам говорить, — сообщил господин Жальгирис после того, как они выслушали сообщение Бородянского: — То есть, что значит, вы хотите получить "Мосармпром" взад?
— Не в зад, а назад, — поправил приятеля Чеботарев, мрачный, как туча.
— То и значит — завод будет приватизирован. То есть не надо его разрушать и пускать на бетон, как мы думали раньше.
— И все-таки я не понять. Наша фирм подписать с вашим трест договор. Мы вложить денег в строительство цехов, мы подкупили станки, мы платить рабочий класс. Чтобы покрыть убытки, мы должны продать супербетон…
— Не надо продавать никакой бетон. А убытки — ну что ж, это бизнес, бывает…
— Это у вас бывает, а у нас убывает! — начал кипятиться Чеботарев. — У нас партнеры, которые со дня на день ждут первых поставок! Мы будем вынуждены платить крупные компенсации, вы понимаете?
— Грабеж, — резюмировал господин Жальгирис, — мы не согласны делать вас, как вы хотеть. Мы будем делать вас, как нам удобней. Поэтому мы выпустим наш бетон.
— Я обращусь в суд, — не очень уверенно предупредил Лев Семенович.
— И вы проиграете, потому что все наши работы велись только после получения от вас же соответствующих разрешений и подписей, так как юридически мы являемся вашими подрядчиками. — парировал Чеботарев.
Бородянскому захотелось разорвать наглеца на мелкие кусочки, кожу принести домой, чтобы повесить на стену в качестве наглядного пособия, а мясо отдать Елене и вечером отведать вкусного борща. Но он понимал, что лучше пока сдерживать эмоции.
— Зачем же так нервно реагировать, Сергей Степанович… Разумеется, все ваши потери должны быть компенсированы. Равно как и… приватизационные паи, которые, насколько мне известно, скупает ваш "Золотой Крюк".
— Вы хорошо осведомлены, Лев Семенович — неужели тоже стали нашим вкладчиком? — съязвил Чеботарев.
— Да нет, своих доходов хватает… Поговорим серьезно: ситуация изменилась. Мне нужен этот завод. Вы потратились на строительство цехов? Посчитаем, сколько они стоят,
— Наши цеха стоят несколько меньше, чем наши эстонские друзья перечисляли в ваш трест. Причину этого тоже хотелось бы выяснить.
— Вам ли, старому хозяйственнику, не понимать? Неосвоенные суммы, только и всего. Их немного — тысяч двести, я полагаю, и их вам, конечно, вернут.
— А баобабы из Бурунди? Саженцы что, на слонах везут, к нам они до сих пор не поступили!
— Так поступят! В Бурунди вообще народ крайне неторопливый, живет своей размеренной жизнью, раз в месяц очередного вождя свергает — им до наших проблем дела нет… И микроавтобусы привезут закупленные, и сборно-разборную сауну для трудового коллектива.
— С солярием, за полмиллиона долларов.
— Ее самую. Правда, позднее, вы этого уже не увидите. Так что не стоит беспокоиться. Вы же понимаете, если я захочу, спокойной работы у вас все равно не будет — понравится вам каждую мою подпись по месяцу в приемной ожидать?
— Мы привлечем прессу…
— И я привлеку. Сейчас демократия, прессы на всех хватит. Она вообще любит все, что связано с финансовыми пирамидами. Начнут печатать фотографии бабушек, рыдающих над сгинувшими сбережениями.
— Таких у нас нет.
— Найдем. Я за пять минут целый батальон соберу. Дам каждой по праздничному набору — пачка вермишели, носовой платок и открытка со склада "Роспечати" — они мне за это так рыдать будут, что ваш таллинно-хельсинский мост затопит.
— Весьма цинично, — заметил Чеботарев.
— Зато действенно.
— Мы подадим документы на приватизацию.
— Без моей подписи хоть весь комитет озолотите снизу доверху. А даже если у вас это пройдет — я сделаю еще проще, чем суд. Я просто расскажу одному моему знакомому Александру Сергеевичу, как вы хотите его кинуть.
— Пушкину? — недоуменно уточнил Витас.
— Нет, другому, но тоже хорошо рисует… Вот господин Чеботарев, я думаю, знает, о ком это я…
— Почему мы не иметь права иметь свой завод? Вы мне, Марина, это не говорить! — вдруг вскричал господин Жальгирис. — В этом нет есть логика!
— Вы, уважаемый, издалека приехали, потому и не понимаете, — по-отечески мягко успокоил его Бородянский. — У нас логика своя. "Умом Россию не понять…" — читали когда-нибудь? Рекомендую.
Повисла пауза. Бородянский и Чеботарев обменялись взглядами, полными неприязни. Потом Сергей Степанович тихо произнес:
— Это произвол.
Бородянский даже рассмеялся, откидываясь на спинку кресла и потягиваясь. Он чувствовал, что стоит еще немного нажать, и противник будет сломлен. Ему не впервой было вести сложные переговоры, и метод был прост: довести конкурента до понимания неотвратимости собственного поражения, а потом предложить выход из тяжелого положения. Такой, конечно, чтобы он был выгоден самому Бородянскому. Все равно тонущий хватается даже за соломинку, и только потом смотрит, с какими целями и кем она была протянута.