Золотой Лис
Шрифт:
— Это как это? — удивилась Лиса.
— Это так это! Мы с Громом свалились прямо на мага этого, а у него уже второй портал был открыт, чтобы с добычей смыться. Мы в него вцепились, чтобы не ушёл, а тут ка-ак даст! То, что ты навесил, — кивнул он Рогану. — Мы так втроём туда и улетели, и всё, дальше только Гром знает, а я пас. Очнулся уже в ящике. Потом узнал, что меня Громила почти две недели на себе по лесу тащил.
Лиса вопросительно уставилась на Грома.
— Ну, вот, видишь, какая штука, ну и тащил, да, ты ж сам-то не шёл, — флегматично согласился Гром и опять уткнулся в кружку.
— А этот, маг-то?
— А он шею себе свернул. Нас, того, протащило, да перевернуло, мы ж свалились на него. Ну и… вот, да.
— А поподробнее можно? — начала выходить из себя Лиса. — Из тебя прямо клещами тянуть каждое слово надо!
Гром со вздохом отставил кружку.
— Ну, Лисища! Ну, видишь, какая штука, плохо я рассказывать умею. Да и не было так-то ничего. Упали, да. Этот того. Я думал, и Большой тоже. Головой-то стукнулся он, кровища вокруг… Потом смотрю — не, дышит вроде. Ну, я его взял, — он показал, как он взял. — И пошёл. И дошёл. И всё. Да.
— Подожди, а как вышло, что у вас печатей при себе не было? И, позвольте, в корчму недавно вы опять-таки без печатей ввалились? Что за нафиг в этом Мире?
— Ну, так… сгорели печати-то. Нас же накрыло, а потом уж швырнуло. Одежду пожгло. И нас так слегка. Волосы.
— Мать
— Не, у этого, у мага, плащ целым оказался. Ну, почти. Мы ж на него упали. Получилось — прикрыли, да. Только ему уже без разницы. Вот и завернул, да, — ох, не любил Гром рассказывать, не любил. Одно дело — ругаться, там сразу находились нужные слова, и получалось складно и доходчиво. А вот так рассказывать он не умел, слова сразу терялись, получалось неуклюже и непонятно. Ну, как он расскажет, как, очнувшись, чуть не выпил своего Большого, потому что весь камень посреди болота, на котором они очутились, был залит кровью из раны у Большого на голове, и запах этот застил сознание, не давал ни о чём думать? А кровь нужна была срочно, потому что Гром обгорел сильно, регенерация забрала массу энергии, а маг был мёртв, и кровь его на тот момент уже свернулась и не годилась ни на что. И как Гром в первый момент не мог понять, откуда столько крови вокруг, потому что на погибшем ран не было. А потом понял, что у Большого под коркой спёкшихся волос на голове большая рваная рана, которая всё ещё кровила, и кровь всё не останавливалась, и Грому пришлось её зализывать, и его всего аж трясло, и клыки не убирались никак, было очень неудобно. И как выскочил откуда-то сбоку Чавчик, и Гром взял его на взгляд, и стоял над ним, не зная, что делать, потому что был Чавчик свинкой упитанной, жирненькой, и как добраться сквозь слой сала до артерии — совершенно было непонятно. А убивать его Гром не хотел, совершенное это было бы свинство — убить Чавчика, и глупость несусветная: кто знает, сколько они будут идти, но это Гром уже потом сообразил, а тогда — просто не хотел убивать, неправильно это получалось. И как нашёл всё же место за ухом, и проколол ногтем, и пил, и щетинки противно щекотали губы, и пахло… свиньёй, но он пил, потому что было надо. И как долго, мучительно раздумывал, что же делать дальше, а это было очень непривычно и неприятно, он очень давно ничего не решал и отвык совсем, разучился. Слишком долго ответственные решения за него принимали другие, и теперь соображалось с трудом, решать — это так тяжело, столько всего надо учитывать! Но он всё же сообразил, что «поиском по крови» их уже не найдут: с вампиром это вообще бесполезно, а по крови Большого — уже нашли бы, времени-то много уже прошло. Или не успели ещё, вот-вот появятся? Как действует «поиск», он вспомнить так и не смог. Не оттого, что память плохая, а просто потому, что никогда этого не знал. Никогда он всерьёз такими вещами не интересовался. Рядом всегда находился кто-то знающий, зачем же ещё и Грому? Потом долго высчитывал — идти за помощью одному, оставив Большого здесь, или это неправильно. И решил, что правильно — идти с Большим, но опять долго думал, в какую сторону, и собрался идти на юг, но туда было никак, сплошная топь, и пришлось в обход на запад. И как он потом шёл и нёс их, и Большого, и Чавчика, завернув в плащ, потому что Чавчик по такому болоту идти не мог, он бы утонул. Гром и сам чуть не утонул, и чуть не утопил всех, оступившись с коряги и ухнув в «окно», а потом долго отмывал Большого в ручье, вытекавшем из болота, от липкой болотной дряни. А потом была ночь, и Гром знал, что холодно, но огонь развести было нечем, и Большого колотило, а Гром его согреть не мог, потому что сам был холодным, мёртвым и бесполезным. И тогда он замотал Большого в плащ вместе с Чавчиком, и тот его грел, а Гром закинул этот узел через плечо и пошёл дальше, потому что в темноте видел вполне нормально. А на следующий день он пытался Большого напоить кровью, потому что больше есть было нечего, а Большого рвало, его и от воды рвало, и от крови рвало, и просто так, ни с чего, и Гром понёс их дальше. А на третий день к вечеру Большой стал бредить, и стал очень горячим, и Гром совсем растерялся, выпустил Чавчика, и тот побежал следом, жалобно повизгивая. А Гром намочил обрывок плаща в ручье, вдоль которого шёл, и всё укладывал Большому на лоб, и нести Большого дальше пришлось не за спиной, а на руках, потому что тряпка всё время сползала, и её приходилось всё время поправлять, а Большой метался, вырывался и орал что-то бессвязно. А ночами Чавчика всё равно приходилось тащить на себе, в темноте поросёнок не видел, а останавливаться на ночёвку было ни к чему — костра-то всё равно не было. А для этого пришлось оторвать ещё пару полос от плаща, иначе не получалось привязать Чавчика на спину. А тот будто понимал, и даже не сопротивлялся. И каждое утро Гром пытался накормить Большого кровью Чавчика, и он её даже пил, но потом его всё равно выворачивало, но хоть от воды тошнить перестало, а вот жар не проходил, и Гром начал бояться. Да, похоже, именно тогда он испугался в первый раз, ему было очень, очень плохо. Он вдруг подумал, что Большой может умереть, и ему, Грому, придётся тогда его поднять, потому что — как же? Как же можно иначе? Остальных вот уже нет, как же это, чтобы и Большой тоже совсем не был? Это было бы уж совсем неправильно. А потом прошла уже неделя, и Гром стал бояться ещё больше, потому что у Чавчика была совсем не та кровь, на ней нельзя было жить долго, а Большой и так потерял много крови, и забрать у него ещё было всё равно, что убить. И как ему всё-таки пришлось сделать этот глоток, потому что прошло уже девять дней, а они ещё никуда не вышли, и как трудно было сделать именно один глоток, а не десять, и даже не два. И как через два дня они всё-таки вышли: вампир в набедренной повязке из папоротника, шатаясь, тащил на спине тюк, испятнанный запекшейся кровью, следом бежал отощавший поросёнок, и сначала от них шарахались, а потом вышли мужики с дрекольём, а он всё рычал: «Рука Короны, Дело Жнеца! Печать! Живо печать в Госпиталь, пор-рву, ур-роды!» И уроды наконец поняли, и свет портала, такой бледный днём, и белые стены Госпиталя. А Лягушонка уже собрались уносить, но он вдруг очнулся, и увидел Грома, и узнал, и прошептал: «Мама! Маме скажи!» «Да кто мама-то? Кто мама?» — бросился к нему Гром. «Мама… Рэлиа, Рэлиа дэ Стэн» — и опять отрубился, а Гром подумал, что он умер, и ему стало очень плохо, и всем вокруг тоже стало плохо, потому что Гром стал ломать мебель, и вообще… расстроился сильно. Но ему смогли всё же объяснить, что Лягушонок жив, и выживет, и всё нормально, и успокоили. А на следующий день он пошёл на холм Стэн, и стал искать маму Квали, Рэлиа дэ Стэн. И спрашивал у всех, кто попадался, а на него совершенно дико смотрели и ничего не отвечали, и Гром не понимал — почему, и всё спрашивал, потому что Лягушонок его попросил, и не мог же он просто повернуться и уйти, хотя уже очень хотелось. И как в конечном счёте его отвели во Дворец, и к нему вышла эта эльфа с сумасшедшими глазами и остановившимся лицом, и всё, что он смог сказать, глядя в эти глаза, это «Да жив он, жив, видишь, какая штука!», и успел-таки подхватить, когда она вдруг упала, как будто внутри у неё сломался какой-то стержень, который только её и держал. И как она рыдала у него на руках, и её никто не мог успокоить,
— Подожди, две недели… — соображала Лиса. — А что ты ел?
— Ну так… Чавчика и ел, — пожал плечам Гром. — А один раз его, — кивнул он на эльфа.
— А-а-а! Так вот с чего ты меня тащил! — захохотал Квали. — На чёрный день! Запасливый ты мой!
— Ну так… у меня рёбра-то того, как мы летели, видишь, какая штука, — принял подколку всерьёз Гром. — Там бы оба и остались, да.
— Да ну, Громила, я же шучу! — засовестился эльф. — Всё я понимаю, чего это ты? Если б не ты…
— Так, стоп-стоп! — подняла руки Лиса. — Это вы потом выясняйте, кто, кого, зачем и почему. А неделю назад куда вы печати подевали?
— Ты будешь смеяться, — опять хихикнул Квали. — Нас обокрали, представляешь?
— Что? Руку? — обалдел Роган.
— А им разница была? Мы в рейде были, закончили уже, тут кто-то, Серый, по-моему, предложил на озеро податься. Так, Гром? — Гром кивнул. — Ну вот, мы одёжку на берегу сложили, Звери плещутся, а тут кто-то заорал, мы из воды выскочили, а там уже всё стырили и портал уже закрыть пытаются. Серый портал как-то удержал, даже, видимо, расширил, потому что Звери тоже прошли. Так и получился у нас второй рейд за день, совершенно случайно. В общем, помню только, что злой я был до изумления, и меч у меня чужой в руках был, неудобный жутко. А потом тресь — и всё. Дальше опять только Гром знает. — Лиса вопросительно уставилась на Грома.
— Ну так… добили мы их, — пояснил Гром, — только Вальт, Серый наш, за… это, устал, в общем. И портал не удержал, погас портал-то. И остались мы, в чём были. Я хотел сначала печати поискать, но там такая каша была… Затоптали всё, пока рубились, видишь, какая штука. А тут Звери сказали, что город рядом совсем, они такое чувствуют. Ну, я ребят на них погрузил, и доехали. На Зверях-то оно быстро, да.
— Так это что выходит: у нас под боком банда обитала? — опешила Лиса. — Но у нас тихо было…
— А ты вспомни: в деревне той тоже чисто случайно лагерь обнаружили, — напомнил Квали. — Они рядом с лагерем на промысел не ходят, умные! — нехорошо ухмыльнулся он.
— Да-а, ребята, весело живёте… — уважительно покивала Лиса.
— Ха! А как ты думаешь, с чего я в Руку пошёл? Когда у нас скучно-то бывает? Сама-то вспомни! — фыркнул эльф. Он обнимал Птичку за плечи, и ничто не могло испортить ему настроение. — Ты уже давай — сама рассказывай! Почему мы вас не нашли, уже понятно, мы искали на-райе Рио и дэ Вале, а вы уже обе на тот момент были дэ Мирион. Кстати, вот с этого и начни, очень интересно, когда это ты за Дона замуж вышла!
— Это не для детей, — сделала Лиса постное лицо.
— Да ладно! — вредно скривился Квали.
— Дура была, вот и вышла. Отстань. Не хочу, — помрачнела Лиса.
— Да нет, Лиса, я не просто так….
— Я твоим родителям уже всё, что надо, рассказала. А ты маленький ещё. Всё, закрыли тему, хорошо? А то вообще рассказывать не буду.
— Вредная! — но тут Гром пнул его ногой под столом, внимательно на него посмотрел и, так, чтобы Лиса не видела, показал увесистый кулак. Квали сначала удивился — чего это он? — потом дошло и стало очень стыдно. Бодро расспрашивать вдову, как она вышла замуж… Похоже, у него не только на двигательной системе тормоз образовался. — Извини, дурак, заткнулся, — виновато покаялся он. Лиса слегка удивилась сговорчивости обычно настырного эльфа, но и вздохнула с облегчением. Это было только её, и делиться она ни с кем не собиралась. Да и слишком сложные это были чувства, она и сама-то не могла никак решить для себя, что это такое. С одной стороны, она тосковала по Дону, бережно, как скряга, перебирая в памяти те дни, что провела с ним рядом. И благодарность к нему тоже присутствовала. Он научил её танцевать, пусть и с мечом, но научил же? И радуга в руках, подаренная им, не потускнела от времени. С другой стороны — он ей даже имя своё настоящее не сказал, соврал, скотина! Убила бы, чесслово! Донни, как же! А Кэйн Берэн из Донн Дроу не хотите? А она тоже хороша: в руках ведь «Утверждение намерений» держала, а что имя другое, от обалдения даже внимания не обратила! Да что там имя — даже про расу свою ни разу не заикнулся! Только по заклинанию поиска имени по крови и узнала, кто он такой на самом деле! Хорошо ещё, что то, первое «Утверждение» с каплей крови Дона на Печати сохранилось, не сгорело. А свидетельство о браке осталось в том домике. Лиса даже не знала названия деревни, как-то так получилось, что и не спросила даже ни разу — а где она находится? А потом и спрашивать стало не у кого. Зато первое «Утверждение», хоть и вымокло, но осталось у Лисы, и она смогла этим воспользоваться. Надо же было выяснить, почему у Ники волосы так странно себя ведут. Не в Лису же ребёночек такой интересный уродился: чуть что — и вся голова дыбом в буквальном смысле слова, как шерсть у волка на загривке. Лиса сначала решила — оборотень, и, пока не сообразила оплатить заклинание поиска, не спускала с Ники глаз каждое полнолуние. Сказки — сказками, а вдруг… А сколько ревела? Ведь узнает кто-нибудь, сообщит на-райе — отберут, сразу отберут! И будут «исследовать». Они же, блин, учёные, им же, блин, интересно! А может, потом и уничтожат. Её ребёнка! Её Нику! Оказалось — нет, не оборотень, но легче не стало. Дроу-полукровка — это неслыханно, кому сказать — не поверят! Хорошо хоть цветом кожи дочь в Лису пошла, а то какая бы жизнь была суждена девочке — подумать страшно! Скотина Донни!
— Ладно, — собралась Лиса с духом. — Слушайте. В общем, на вылете из той воронки меня от всех оторвало. Брякнулась серьёзно, чуть дух не вышибло. Встаю — и слышу, Дон кричит: «Лиса!», и в меня что-то большое, тяжелое кинул, оно меня с ног сшибло, покатились мы вместе и свалились куда-то. Тут и грохнуло. И боль такая по спине, по рукам — я и не подозревала никогда, что может быть настолько больно. И вырубилась.
Пэр Ри ле Скайн, восемь лет назад, другой континент
Совершенно дикая острая боль скрутила его внезапно и катастрофически не вовремя. Судорога была настолько сильна, что кожистое яйцо, которое он собирался положить в инкубатор, лопнуло у него в руках. Секунды три ушло на то, чтобы сквозь пелену боли понять — боль не его, со спиной всё в порядке. Ещё два удара сердца, и стало ясно: это не чьё-то атакующее заклинание, а что-то совсем другое, магии не чувствовалось. После этого он прошипел сквозь зубы формулу отведения и передачи. Ближайшим подходящим объектом оказалась его лучшая, давно уже прирученная ящерица-несушка, свернувшаяся в своём углу. Она только что снесла то самое яйцо, которое он раздавил, и теперь собиралась отдохнуть. Она заверещала от неожиданного «острого» ощущения, повалилась на спину, хлеща хвостом и разнося лабораторию, потом опять перевернулась и бросилась, куда глаза глядят, пытаясь убежать от боли. Глаза глядели на тот момент в стену, и помещение сразу превратилось в веранду: стена была сплетёна из довольно тонких стволиков, и ящерица унесла её с собой на шее, как импозантный воротник.