Золотой Лис
Шрифт:
— Ну… пойдём, — согласилась Птахх и шагнула уже наверх, собираясь подойти к Лисе.
— Стой, стой! — испугалась Лиса. — Не ходи, я сама к тебе подойду! Смотри, что здесь! — она потянулась далеко вперёд и ткнула палкой в землю между собой и Птичкой. Тонкий слой прогоревшей изнутри почвы обрушился, оттуда, прямо Птичке в лицо, пахнуло раскалённым воздухом, взлетел клуб дыма. Птичка ойкнула, присела и замерла, озираясь в новом приступе страха. — Сейчас я подойду, не бойся. Главное, не двигайся с места. Сиди там, не шевелись, — бормотала Лиса, идя по собственным следам в пепле, но, всё же, прощупывая почву палкой — на всякий случай. Путь благополучно закончился, Лиса присела на корточки, не дойдя пары шагов до Птахх. Та затравленно сжалась, только пальцы шевелились, превращая в нитки кружево рукава. — Да ты не думай, я не злая, — миролюбиво сказала Лиса. — Сейчас осмотримся и пойдём, — она окинула взглядом дно неглубокой ямки, спасшей им жизнь. Во время дождей сюда собиралась вода, из-за этого пал и прошёл мимо. Правда, сейчас воды не было, попить не удастся, зато вот это… Это уже здорово! На мху лежала передняя часть перевязи со скаткой из плаща! И на конце что-то болтается! Верхняя часть ножен, а в ней… О! В ней уцелел кусок меча,
Покрутила в руках перёд куртки, приложила к голой груди, подумала. Закинула рукава вокруг шеи, застегнула спереди один манжет на пуговицу другого, получилось что-то вроде детского слюнявчика, заправленного в штаны. Очень большого слюнявчика. И хорошо, а то не жарко как-то. Плащ сложила наискось и замоталась в него, как в шаль: крест-накрест на груди, потом на спине по поясу, и завязала концы на животе. Вот так ещё лучше. Руки практически голые, ну и фиг с ним, зато остальное прикрыто. И, видимо, при этом перестала так уж ужасно выглядеть, потому что Птичка, до этого наблюдавшая за ней с явным страхом, перестала затравленно сжиматься в комок и немного свободнее уселась на макушке бугорка. Правда, теребить кружева не перестала. Нет, уже не кружева, даже не бахрому — ниточки. Нервничает.
— Ну, что? Я готова. Давай теперь на тебя посмотрим. Встань, пожалуйста, — Лиса постаралась, чтобы это была именно просьба, а не приказ. Птичка послушно поднялась. Лиса расстроено вздохнула. Домашнее платьице до щиколоток, голубое, всё в рюшах, оборках и кружевах, с несколькими нижними юбками. Синие атласные туфельки на тонкой и гладкой подошве. По коврам в таких ходить хорошо, по паркету. А по лесу… Беда. — Ты только не обижайся, ладно? Но ты в этом идти не сможешь, — участливо сказала Лиса. Несмотря на её старание говорить мягко, у Птички опять задрожали губы. — Детка, ты пойми: у тебя платьице очень красивое, но ведь цепляться будет за каждую ветку! Надо из него тебе что-то вроде штанов сделать, подобрать как-то! Давай так: нижние юбки мы с тебя снимем и возьмём с собой, а верхнюю юбку разрежем и вокруг ног тебе закрепим, чтобы она идти не мешала! А иначе ты всё время падать будешь! Ну, как, согласна? — и Птичка, вдруг, на удивление легко согласилась, и даже не расстроилась гибели наряда. Лиса слегка удивилась, потом поняла: не помнит Птичка этого платья, потому и не жалеет. Вот и очень хорошо! Нижних юбок оказалось две, причём пришитых. Отрывать их Лиса не рискнула, боясь, чтобы не треснуло само платье, пришлось пилить остатком меча. Птичка процедуру перенесла спокойно, даже с интересом, что Лису очень порадовало. Верхнюю юбку Лиса по здравом размышлении резать не стала: подол оказался таким широким, что всю Птичку можно было бы завернуть в него два раза, ещё и осталось бы. Вместо этого оторвала оборку от нижней юбки, разорвала на ленточки и, продёргивая их в дырочки кружев, подвязала Птичке юбку так, что получились смешные, пухлые штаны с белыми бантиками на щиколотках, под коленями и на бёдрах.
— Во, какая ты у меня теперь модная! — довольно сказала Лиса, закрепляя последнюю верёвочку, самую широкую, на поясе. Птичка отставила ножку, осмотрела и даже несмело хихикнула. — А теперь ножку давай. Да ты сядь! Вот. Ага, — Лиса принялась мудрить с туфельками, обматывая их безжалостно разорванной нижней юбкой. Ткань не даст подошве скользить. Есть, конечно, риск зацепиться, но скольжение опасней. Лиса помнила университетские выезды в лес и уроки выживания. Какая-то там была забавная схема крепления на стопе для отваливающейся подошвы… Кажется, вот так. Нет, вот так. От щиколотки вперёд, оставляем свободные петли, пропускаем верёвку под стопой накрест, теперь опять накрест наверху в оставленные петли и завязываем. — Вот так. Ну-ка, потопай? Нигде не жмёт? — Птичка покрутила ножкой. Действительно, нигде не жало. Лиса оторвала оборку от второй юбки, — Давай-ка я тебя на верёвочку к себе привяжу, — решила она. — Чтобы мы с тобой не потерялись, — объяснила она Птичке. — Здесь дыму уже немного, прогорело уже всё, что могло, а ты посмотри, что там дальше делается.
Действительно, дальние деревья будто плавали в молоке. Ветра совсем не было, и дым не поднимался вверх, а стелился по земле, плавая пластами на уровне пояса. А вот если начнётся ветерок, хотя бы лёгкий, в дыму будет всё.
— Ну, что, пошли? — Птичка кивнула. Лиса огляделась в последний раз. Взгляд упал на чернеющий среди пепла остов Донни. «Прощай, Донни», подумала Лиса… и вдруг поняла, что не уйдёт отсюда без него. Ни за что. Он ещё жив. Она… Она отнесёт его… «Куда?», попытался сопротивляться рассудок. «Куда ты сама-то дойдёшь? Да ещё с грузом?» Но это было сильнее рассудка. Куда донесёт, туда и донесёт. Но у него, хотя бы, будет шанс. Здесь, на открытой солнцу поляне, у него этого шанса нет. День, вроде, занимается пасмурный, но хватит и одного луча солнца. Она отнесёт его в тень и положит на рыхлую сырую землю. У воды. Да, именно так.
Лайм уже давно всё понял. Собственно, как умер — так и понял. О, да, теперь он знал, почему каждый укушенный инкубом должен быть поднят во Жнеце. Он теперь до фига всего знал. Он бы теперь лекции мог читать — и по магии, и о линиях судеб, и о многом, многом другом — но не мог. Он теперь ничего не мог. И уйти не мог. Как пообещал Дону, что будет с ним, блин, так оно, блин, и вышло. Кровь, те несколько капель, что достались Дону при укусе, привязала дух Лаймона намертво. Его кровь в теле Донни была ещё жива, и будет жива ещё долго — у вампиров очень медленный метаболизм. Лайм не смог бы выразить на каком-нибудь языке, как именно постигает он происходящие вокруг Дона события, не существовало ни у эльфов, ни у людей таких определений. Но, каким-то образом, он всё воспринимал. И не мог ничего сделать, ни помочь, ни помешать. Да и не хотел ни мешать, ни помогать, хотеть он тоже не мог. И обозлиться не мог — все эмоции умерли
Конкретно Дону помочь нечем. А вот там… А что это там? Какая-то привязка, очень слабая, но есть. А-а, это волосы, его волосы. Браслет, который он заказал для Дона. Какая забавная схема энергетики у этой особи. Два открытых канала, никакого сопротивления. Входи, кто хочет, делай, что хочет. Кто-то над ней поработал. И не Донни, слабо ему. Не тот уровень. Сознание заторможено, это хорошо. В сознание всё равно не пробиться, Лаймон уже пытался пробиться к Донни, и не раз. Пытался, чтобы объяснить, что именно Дон должен сделать для того, чтобы Лаймон смог уйти. Но Донни оказался закрыт наглухо, ни одной лазейки, вещь в себе. Даже к тем каплям крови доступа не оказалось. Кровь могла управлять Лаймоном, а он ею — нет.
Ну, что ж, здесь всё достаточно просто. Зайти в подсознание, и… что? Образы, ему каким-то образом нужно создать образы, которые потом выйдут на уровень сознания и послужат стимулом к действию. Цепочки ассоциаций. Они и так есть, просто надо скомпоновать. А это он, как раз, может. Это, пожалуй, единственное, что он может. Ну, допустим, вот так. Огонь — жар — солнце — жар — распад — боль — пепел — слёзы. Дальше. Тень — прохлада — вода — прохлада — сырая земля — приятный запах — расслабление — радость существования. И обе цепочки свести к Дону, если, конечно, они не враги. Нет, не враги, это же та самая особь, с которой он в последнее время возился. Но она сильно изменилась энергетически, Лаймон её даже и не узнал сначала. Интересно, кто это её так? Вроде бы, никто здесь не появлялся, или Лаймон что-то пропустил? А, вот след от портала. Сильный был пробой. Интересно, кто это такой крутой? Ну, ладно, больше он всё равно ничего не может сделать. Подействует — будет хорошо Дону, не подействует — будет хорошо Лаймону. Кому-нибудь всегда хорошо, когда другому плохо. И это вовсе не значит, что тот, кому хорошо — плохой. Просто так уж получается.
Лиса решительно опять раскатала остатки юбок. Донни оказался совсем лёгким, лямки, которые Лиса скрутила из оставшегося куска оборки, совсем не резали плечи. И запах почти перестал чувствоваться после того, как Лиса замотала Дона в несколько слоёв ткани. Птичка стала опять опасливо коситься, но ничего не сказала, и послушно пошла вслед за Лисой.
— Птахх, птичка моя, постарайся идти за мной точно след в след, хорошо? Сбоку может оказаться такая же яма, понимаешь? — и они пошли. Даже чтобы просто уйти с поляны, им пришлось четыре раза возвращаться по собственным следам и искать обходной путь, потому что выжженная палом земля превратилась в сумасшедший лабиринт, и они заходили в тупик. Потом они вышли к поваленному дереву и пошли по его стволу — это было проще, чем прощупывать почву перед каждым шагом. Ствол был огромный, почти в два обхвата, но гладкий, и Лиса шла осторожно, боком, а Птичка семенила следом, с интересом оглядываясь. Земли отсюда видно не было, из дыма там и тут торчали сломанные, ободранные ветки, и Птахх казалось, что они идут высоко, очень высоко над землёй, А потом они продирались сквозь ветки кроны, а потом ствол кончился, а пал — нет. Здесь, где земля не была в один момент высушена взрывом, пал шел медленно, боролся с сыростью почвы, но шёл. Дым валил здесь отовсюду, ел глаза. Лиса хотела сначала сделать повязки на нос и рот, но потом с удивлением поняла, что только глаза и страдают. Да, в горле изрядно першило, и запах дыма чувствовался, но дышать они обе могли достаточно хорошо. Одно было из рук вон плохо: Птичка опять испугалась. И сильно. Она ещё на стволе начала испуганно озираться и хныкать, и пытаться зажать уши, а спустившись со ствола на землю, уже ревела в голос, цеплялась за Лису и норовила пойти рядом, сбоку, а не сзади. Что-то говорить ей, а, тем более, кричать на неё, было бы абсолютно бесполезно, это Лиса хорошо понимала. Это была паника, но, хоть за Лису цепляется, а не пытается убежать — и то хорошо! Несколько раз Лиса останавливалась, обнимала Птичку, пыталась её успокоить и, когда та начинала сквозь рёв связно отвечать, просила послушать — где ручей. Больше всего Лиса боялась начать ходить кругами. В таком дыму направление и так терялось сразу, а им ещё и приходилось всё время менять его, следуя за прихотливыми изгибами пала. Лисе уже казалось, что они идут вечность, что никогда не кончится этот дым и задыхающийся рёв Птички. И вдруг они вышли. Нет, дым ещё плыл вокруг, и пахло кислой гарью, но под ногами зачавкало. Болото. Они стояли на краю, впереди сквозь дым проглядывали худосочные деревца, тускло отсвечивала болотная тёмная вода.
— Водичка! — всхлипнула Птахх.
— Эту водичку нельзя пить, девочка, — расстроено вздохнула Лиса. — Она гнилая, от неё очень-очень заболеть можно. Ты послушай — где ручеёк наш? — расстраиваться было от чего: если тот ручей, что слышали чуткие эльфийские уши, вытекает из этого болота, не много им от него пользы будет. Вода-то в нём будет та же, вонючая, гнилая, болотная… Но умыться они смогли. Лиса натоптала во мху ямку, туда натекла относительно чистая, отфильтрованная мхом вода, и они долго плескали себе в лица, смывая засохшие дорожки слёз. Дальше пошли краем болота, хотя он и забирал круто влево от нужного направления. Но направо было ещё хуже. Там даже сквозь дым было видно далеко, там лежала тускло взблёскивающая под пасмурным небом топь с редко торчащими кочками. Незаметно поднялся встречный ветер, несильный, но постоянный. Дым стал стремительно редеть, и через некоторое время они смогли вдохнуть чистый воздух, от которого не першило в горле. Птичка постепенно успокоилась и даже оживилась.