Золотой лотос. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов
Шрифт:
Свет прожекторов с трудом просачивался сквозь хаос туч, воды, ветра. И в этом хаосе были люди.
Их маленькие фигурки то появлялись в лучах прожекторов, то исчезали во мраке.
— Это опасно? — спросил Ланской.
Надрывный вой урагана, проникающий сквозь массивные стеклянные стены, заглушал голос. Ланской повторил:
— Это опасно?
— Да, опасно, — прокричал Тессем. — Но надо восстановить связь. Мы передаем на корабли данные для навигационных расчетов…
Больше Ланской ни о чем не расспрашивал. Он смотрел, как маленькие серебристые фигурки упорно карабкались по невидимым
Ланской прислушивался к неумолчному гулу урагана и думал, что старик был прав, заставив его выслушать Шевцова. Сейчас Ланской чувствовал, понимал: вот то, ради чего он сюда прилетел. Не рассказ о приключениях. Не рассказ об экзотическом — чужом мире. Главное было в другом. Подобно путнику, который поднимается в гору и долгое время не замечает ничего, кроме камней на дороге, а потом оказывается на вершине и сразу видит огромные — до далекого горизонта — просторы, Ланской тоже вдруг увидел за деталями рассказа большое и главное.
Встретились два мира. Один мир еще в детстве забыл о труде. Его жизнь вдруг стала легкой и беззаботной, потому что сама природа в силу исключительного стечения обстоятельств заботилась о ее поддержании. Другой мир прошел суровую школу борьбы с природой.
Один мир уже давно не знал горя и несчастий.
Он был добр и ласков, этот мир, возвышен и по-детски чист душой. Другой — веками шел сквозь жесточайшую борьбу добра и зла, переболел многими болезнями, выжил, окреп и закалился.
Один мир жил щедростью природы, и щедрость эта не оскудевала тысячелетиями. Другой мир тысячелетиями получал лишь жалкие крохи. Однако настало время, когда и этот мир, покорив природу, мог бы сказать: «Хватит. Теперь у меня все есть».
Но он сказал: «Отныне мне не надо заботиться о существовании. Это хорошо, ибо теперь я особенно быстро пойду вперёд».
Один мир жил нескончаемым — и потому угнетающим — праздником. Другой в конце концов тоже пришел к вечному празднику. Но это был особый праздник, когда победы труда и мысли стали самыми яркими торжествами, когда высшим счастьем человечества стал буйный, головокружительный, преобразующий вселенную труд.
И если один мир ждала неизбежная гибель, как только природа перестала бы щедро его одарять, другой мир не рассчитывал на милости природы. Он готов был бросить вызов солнцу, звездам, вселенной.
Здесь, в стеклянном зале на вершине башни Звездной Связи, Ланской впервые подумал, что за каждым человеком, за каждой маленькой, хрупкой фигуркой, мелькавшей сейчас в лучах прожекторов, стоят тысячи и тысячи лет истории человечества.
Истории очень суровой, подчас жестокой, но закалившей человека, научившей его вечному движению вперед.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЛЮДИ И ЗВЕЗДЫ
А мы
На солнце вызываем бури,
Протуберанцев колоссальный пляс.
И это в человеческой натуре -
Влиять на все, что окружает нас.
Ведь друг на друга
То или иное
Влиянье есть у всех небесных тел.
Я чувствую воздействие земное
На судьбы солнц, на ход небесных дел!
К утру антенны были исправлены. А днем произошел эпизод, о котором впоследствии Ланской вспоминал со смешанным чувством досады и радости. Ветер стих, и с рейсовым реапланом на Станцию Звездной Связи прилетел скульптор из Барселоны.
К Ланскому постоянно обращались молодые скульпторы, и он не удивился. Испанец, однако, не был молод, имел воинственные пиратские усы и отличался совершенно невероятной вежливостью.
Они встретились в Зале Отдыха, где Ланской беседовал с Тессемом и Гейлордом. После бесчисленных извинений гость, наконец, перешел к делу. Сначала Ланскому показалось, что он ослышался.
В изысканно вежливых фразах, пересыпанных комплиментами, скульптор сообщил, что им сделано изобретение, которое вызовет переворот в искусстве.
«Статуи из камня некрасивы, — сказал он. — Это пережиток варварства». Он нашел новый, очень красивый материал. И даже самый бездарный скульптор сможет создавать из этого материала шедевры.
Новый материал оказался пластмассой, которую можно было обрабатывать резцом, чеканить. Золотистый пластик удачно сочетал качества мрамора и бронзы. Скульптор продемонстрировал несколько статуэток; материал был действительно интересным.
Разумеется, ни о каком перевороте в искусстве не могло быть и речи. Но пластик мог оказаться полезным для многих скульптурных и декоративных работ.
Ланской внимательно слушал скульптора. Тессем задал несколько вопросов о технологии получения пластика. К столу, за которым они сидели, подошли и другие инженеры Станции. Скульптор по-своему истолковал это внимание. Вежливость постепенно превратилась в напыщенность. Комплименты собеседникам сменились комплиментами самому себе.
Ланской смотрел на скульптора и думал, что люди еще далеко не избавились от болезней прошлого: заносчивости, высокомерия, тщеславия. Наконец от самой обыкновенной глупости.
— Знаете, — сказал он, — я тоже изобрел новый материал.
— О! Какой же? — насторожился гость. — Каков его состав?
Подумав, Ланской ответил:
— Состав простой. Два тэ.
Скульптор растерянно поглаживал пиратские усы.
— Два тэ, — повторил Ланской. — Сейчас я вам покажу.
Он попросил принести камень — любой камень — и оставшиеся в его комнате инструменты старика. Скульптор молчал, еще не догадываясь, что происходит. Принесли камень и инструменты. Камень оказался светло-серым известняком, мокрым от растаявшего снега.
Обычно Ланской долго обдумывал замысел каждой работы, тщательно отбирал натурщиков, старался заранее в мельчайших деталях представить себе готовую вещь. На этот раз получилось иначе. Его подхватил неудержимый порыв, и он забыл обо всем: и о скульпторе с пиратскими усами, и о том, что он не у себя в мастерской, и о том, что камень в общем плох, даже совсем плох.
Жизнь скульптора измеряется десятилетиями, его работа, если сосчитать непосредственно затраченное на нее время, — годами. Но таких вот порывов вдохновения бывает совсем немного. Все вместе они составляют лишь несколько недель или дней, иногда даже несколько часов.