Золотой лук. Книга вторая. Всё бывает

Олди Генри Лайон

Гермий дергает уголком рта: улыбается. Он тогда тоже дал брату, отправившемуся на край света, свои крылатые сандалии. Сандалии Персей вернул, меч же оставил себе. С согласия Зевса, как залог нерушимости договора. Иногда Гермий размышляет, что случилось бы, не дай Зевс согласия. Пытается представить Персея без кривого меча – с копьем, секирой, каким-нибудь другим мечом, пусть даже золотым.

Не получается.

Полог задернут. Снаружи день, но в шатре царит сумрак. Плотная ткань задерживает лучи солнца, как стража у городских

ворот задерживает торговцев с подозрительным товаром. Гермию не нужно много света. Он видит, как блестит от пота бритая голова Персея. Как напрягаются мышцы под льняным хитоном, словно Персей не пьет вино, а готовится к бою. Как косит левый глаз, всматриваясь в комара-невидимку, жужжащего у виска.

Персей всегда косит. С детства.

– Мегапент убит, – повторяет Гермий. – Ванакт Аргоса, твой друг. Он принял тебя в Тиринфе, когда ты переселился туда. Он сел на трон в Аргосе после того, как ты залил Аргос кровью его отца. Он ни разу не задумался о мести.

В последнем Гермий сомневается. Ежедневно водя людские души в Аид, трудно сохранить веру в высокие идеалы. Но сейчас не время для сомнений. Во всяком случае, для сомнений, высказанных вслух.

– И ты не приедешь на его похороны? Не захочешь выяснить, были ли у убийцы сообщники? Так ли все произошло, как доносит молва? Мегапент чуждался мести, но ты не Мегапент. Ты мстишь быстро и беспощадно, как удар молнии. Неужели ты откажешь себе…

В удовольствии, хочет сказать Гермий.

– В правосудии, – вместо этого говорит он.

– Я возвращаюсь в Тиринф, – повторяет Персей в третий раз.

Слова бога пропадают втуне. Персей не дает себе труда ответить на них.

– На твоем месте я бы поехал, – упорствует Гермий. – Утешил бы вдову, ободрил бы молодого наследника. Поверни я обратно – это все равно что плюнуть Аргосу в лицо.

Судя по лицу Персея, его это не смущает.

– Когда я вел тень Мегапента в Аид, он надеялся, что ты почтишь его похороны своим присутствием…

Гермий врет. Когда он вел тень Мегапента в царство мертвых, покойный ванакт молчал всю дорогу. Молчал как убитый, что было естественно в его положении. Гермий пытался разговорить попутчика, выяснить, что с ним случилось на самом деле. Пустая трата времени! Даже угроза посмертных пыток не заставила Мегапента раскрыть рот. Про пытки Гермий тоже врал – без разрешения дядюшки Аида он не имел права мучить усопших. А дядюшка не позволил бы терзать невинную тень ради такой пустяковины, как подробности рядового убийства.

– Хочешь вина? – Персей берется за бурдюк.

Разговор окончен, понимает Гермий.

– Месть, – внезапно говорит женщина, которую люди зовут Андромедой. – Что ты понимаешь в мести, лукавый сын Зевса? Что вы оба понимаете в мести, дети Зевса, гордые и яростные мужчины?! «Ты мстишь быстро и беспощадно, как удар молнии…» Вы все так мстите: быстро и беспощадно. Мстите, словно насилуете: впопыхах, не зная другой радости, кроме собственно

насилия.

– Кое-кто действует иначе, – возражает Гермий.

Меньше всего ему хочется спорить с этой женщиной. Но вызов брошен, а природа требует ответа.

– Иные говорят что месть – блюдо, которое едят холодным. Я согласен с этим мнением.

– Месть – не блюдо, – жена Персея скрещивает руки на груди. Можно сказать, что так она пытается держать себя в руках. – Месть – не молния. Месть – дитя. Дитя под твоим сердцем. Повторяю: ты мужчина, бог, тебе не понять.

Гермий молчит. Это особое молчание. В числе талантов лукавого бога числится умение молчать так, что собеседникам хочется продолжать монолог.

– Месть надо зачать, – слова, произнесенные женщиной, змеями расползаются по шатру. Шипят, извиваются, трепещут раздвоенными жалами. – Зачать в любви и ненависти. Месть надо выносить. Тебя тошнит, а ты носишь. Болит поясница, а ты носишь. Кружится голова, а ты все носишь и носишь. И некому помочь в твоем тяжком труде. Месть надо родить. Известно ли тебе, бог, как это трудно – родить настоящую, созревшую месть? Когда приходит срок, легче умереть, чем разродиться!

– Возможно, – соглашается Гермий.

Это подарок, понимает он. Она сболтнула лишнего. Это яблоко, случайно упавшее мне в руки. Дар судьбы, но я не понимаю, в чем он заключается. Смысл ускользает от меня – змеи, кругом змеи, на моем жезле, в ее устах! Хорошо, я запомню все до последнего словечка. Позже я вгрызусь в яблочко, доберусь до сердцевины, выложу семечки на ладонь.

Всему свое время.

– Возможно, да. Я мужчина, мне не понять. Но если роженица жива, значит, месть все-таки родилась. Или дитя не выжило? Странное дело, месть из породы живучих…

– Ты прав, месть выжила, – говорит женщина, которую люди зовут Андромедой. – Родилась. Она всего лишь порвалась. Если амфора разбита, лучше не склеивать черепки. Не поможет, вино так или иначе вытечет.

– Не поможет, – соглашается Персей. – Мы возвращаемся в Тиринф.

Кажется, что последние слова женщины были обращены к нему, а не к богу. Кажется, что он все понял, тогда как бог не понял ничего. Яблочко, думает Гермий. Медное яблочко. Бронзовое. Адамантовое. Боюсь, я сломаю об него зубы.

«Месть надо зачать. Месть надо выносить. И некому помочь в твоем тяжком труде…»

Химера, вспоминает Гермий. Неуловимая, огнедышащая, бешеная Химера. Живой трехголовый вызов нам, олимпийцам. Месть, которую зачала Ехидна от Тифона. Месть, которую она выносила. Которую родила. Почему я вспомнил о Химере?!

…Химера делается меньше. Сбрасывает боевой облик. Что видишь ты, дочь Тифона, в испуганном жеребенке? Что видишь ты больше, чем видит Лукавый? Все планы Гермия идут Химере под хвост, под чешуйчатый, ядовитый хвост, не желающий атаковать мальчишку…

Конец ознакомительного фрагмента.