Золотой плен

Кемден Патриция

Эзир!– Бекета голос турецкого дьявола. Мой раб!

Губы его побелели. Он сунул бумагу в карман.

– Франция не получит Пламя Люцифера. А вонючие кости турецкой собаки не осквернят землю Европы.

Ненависть – вот единственная страсть, живущая теперь в его душе. От этой звенящей ненависти у высоких особ застыла в жилах кровь. Принц Савойский опустил руку ему на плечо и понимающе кивнул.

Бекет закрыл глаза и долго не открывал их.

– Мадам де Сен-Бенуа знает, где они, и приведет

меня к ним – я уверен.

Мальборо сделал знак своему секретарю. Кардонель выудил из вороха бумаг лист, исписанный мелким почерком.

– Мы можем выделить вам в подмогу резервный отряд. Бекет быстро взглянул на него.

– Не надо!

Кардрнель озабоченно нахмурился. – Но, милорд, – возразил он. – Онцелус очень опасен. Мальборо и принц Евгений согласно закивали. Бекет упрямо сжал губы.

– Не тревожьтесь за меня, ваша милость, Ваше Высочество. – Синие глаза вспыхнули охотничьим азартом. – Меня будут сопровождать адъютант и денщик... А еще мадам де Сен-Бенуа. Этого достаточно, уверяю вас.

Пушечная пальба гремела совсем близко, так что земля содрогалась под ногами от каждого залпа.

– Вы все продумали, Торн? – спросил Мальборо. – Знатные дамы не любят быстрой езды. А в этом деле все решает скорость.

– Женщины тоже бегают достаточно резво, если их как следует пришпорить.

– Не будьте самонадеянным, полковник, – предупредил принц Савойский. – Нельзя же ко всем женщинам подходить с одной меркой. Неужто вам никогда не приходилось встречать порядочных женщин?

– Нет, Ваше Высочество, никогда.

Бекет поклонился и пошел к выходу.

Хорошо утоптанной тропой он направился к палатке, которую подчиненные поставили в его отсутствие. Летний солнечный день разительно контрастировал с непроглядной теменью, что царила у него в душе. Еще недавно мадам де Сен-Бенуа была лишь одним из способов добраться до Онцелуса, теперь же на нее возложены вес надежды.

У всех палаток толпились гренадеры, в последний раз проверяя амуницию. То и дело крики и проклятия сопровождали шальной выстрел из мушкета. Чуть поодаль такую же брань можно было услышать на голландском, прусском и прочих наречиях многоязыкой армии.

– Эй, Торн! – окликнул его офицер, чья начищенная кираса сверкала на солнце. – Везет тебе, однако. Мы здесь тонем по уши в грязи, а он ходит на разведку к вдовой француженке! Этак и я бы не отказался.

– К фламандке! – сердито рявкнул Торн и, не отвлекаясь на пустые разговоры, с шумом опустил за собой полог палатки.

Долговязый Найал Элкот, адъютант, сидел на низком табурете у походного стола; фалды алого мундира, оттенявшего огненно-рыжие волосы, свисали до земли. Он тщательно отмерял порох и вместе со свинцовыми пулями укладывал порции в кожаный мешок, который должен был привязать к седлу Бекета, когда придет время вступить в бой. Двадцатидвухлетнего лейтенанта и полковника разделяли не только девять лет, но и целая жизнь, однако Найал в числе очень немногих пользовался доверием Бекета.

– Сэр? – Найал привстал с табурета.

Бекет махнул ему, чтоб не вставал. Другой человек в палатке,

денщик по имени Гарри Флад, встретил его жизнерадостной ухмылкой, а в ответ заработал такой взгляд, что ухмылку точно корова языком слизнула. Этот был лет на десять старше Бекета, волосы его обильно посеребрила седина, вокруг глаз появилась сеточка морщин. Он поспешно сгорбился над мундиром полковника, продолжая надраивать пуговицы, но временами все же опасливо косился то на хозяина, то на адъютанта.

Бекет отстегнул шпагу, бросил ее на койку, расставил ноги и уперся кулаками в бока.

– Соблаговолите объяснить, милейший, почему каждая собака в лагере знает о моем визите в замок Сен-Бенуа.

Флад откашлялся и заметно покраснел.

– Так ведь я думал, полковник, что вы ездили даму сердца проведать, а ежели ошибся, простите великодушно! Чтоб я сдох, если еще когда помяну всуе имя мадам де Сен-Бенуа. Вот вам крест, полковник...

– Хватит, Гарри!

Широкое лицо денщика вновь расплылось в улыбке. – Слушаюсь!

– Помоги стянуть это проклятое голландское тряпье! Я себя чувствую в нем свиной колбасой.

Флад стащил с него темно-синий камзол и подал ему алый. Полковник расправил затекшие плечи (отлично сшитый мундир сидел как влитой) и облачился в кирасу, отполированную до зеркального блеска.

Бекет любил мгновения, когда ум освобождается от всего ненужного, наносного и кровь быстрее бежит по жилам в предвкушении смертельной схватки. Но сейчас это почему-то давалось с трудом.

Почти все титулованные англичане сидят по своим замкам, в тепле и спокойствии, слушают веселый женский и детский смех. Сыновья английской знати обычно предпочитают мир войне, если, конечно, не прошли, как он, через все круги ада.

Не понеси его нелегкая в тот злосчастный день за ворота Вены, не попади он в засаду Сатаны – как знать, может, теперь лакей надевал бы на него не перевязь со шпагой, а вышитый камзол. И в ушах отдавался бы не скрежет оружия, а гомон детей, играющих в «гуси-гуси». И рассвет он встречал бы не на жесткой походной койке, а на пуховой перине, застланной белоснежными полотняными простынями, и ощущал бы под боком мягкий изгиб бедра, а на руке – разметавшиеся золотые волосы.

Бекет сглотнул ком в горле и обругал себя дураком. Никто не в силах зачеркнуть свое прошлое, и ничто не смягчит сердца, обратившегося в камень.

– Гарри, собери мешок в дорогу. Тронемся сразу после битвы, па пирушку не рассчитывайте. Вы оба понадобитесь мне в замке Сен-Бенуа.

Прозвучал сигнал трубы. Конюх с проклятьями тащил к палатке упирающегося Ахерона. Бекет уже откинул полог, но вспомнил о бумаге, полученной из рук герцога Мальборо. Он взял с койки голландский мундир, порылся в карманах и вытащил листок.

Вместе с ним вывалилась на пол желтая атласная лента. Он поднял ее, не задумываясь, и вдруг что-то кольнуло в сердце. Ноздри защекотал дразнящий запах жасмина, и Торн снова ощутил аромат ее волос, каждой позолоченной солнцем пряди. Увидел настороженные серые глаза и чуть приоткрытые губы, влажные, манящие...