Золотой плен
Шрифт:
В ней опять проснулась владелица замка. Нет, все будет так, как она захочет! Встала, вытащила платок из кармана накидки – голые доски выглядят чересчур неприглядно – и застелила их тонким полотном.
Так-то лучше. Вышитые на полотне гиацинты мгновенно скрасили вид неструганых досок.
В Сен-Бенуа она старалась сделать так, чтобы все было красиво. Пусть шелк и парча поистерлись, зато на столах и буфетах всегда были свежие цветы, а над дверями и в шкафах висели пучки ароматных трав. Она снова взглянула на гиацинты:
Услышав позади шуршание соломы, Катье обернулась. Торн стоял и смотрел на нее, уперев руки в бока.
– Полковник Торн... – начала она и умолкла. Тишину нарушили шум воды и негромкое чавканье коня, жующего сено.
Две длинные волнистые пряди выбились из ленты, что стягивала сзади темные волосы Торна. Он сорвал эту простую ленту и тряхнул своей львиной головой.
Собравшись с духом, Катье кивнула на только что накрытый стол.
– Полковник Торн, не откажитесь разделить со мной скромную трапезу. Еды, правда, мало, но сыр свежий, фламандский.
Он глядел на нее из-под нахмуренных бровей. На миг ей стало страшно. Она обошла ящик с другой стороны, чтобы положить меж ними хоть какую-то преграду.
Он недоверчиво уставился на ящик, потом на нее. Поморщился.
– Вышитое полотно? Не прикажете ли вступить в светскую беседу с владелицей замка? Я солдат, мадам, и мне для пищеварения дамские штучки не нужны.
Она поджала губы и натянуто улыбнулась.
– Мне очень жаль, полковник, но я не солдат. Если хотите, можете поужинать в обществе своего коня. – С этими словами она уселась и как можно тщательнее расправила юбку.
Настороженность в синих глазах уступила место чему-то иному, чего Катье не смогла определить.
– Мадам. – Он поклонился учтиво, с грацией придворного волокиты. (Катье и в голову не могло прийти, что он это умеет.)
Затем направился к стойлу за мундиром, но она остановила его взмахом руки.
– Я ничего не имею против, если вы останетесь в таком виде, полковник.
Он приподнял бровь.
– Скажите, какое снисхождение! Катье не отвела взгляда.
– Лучше рубашка, чем запах пороха.
Она кивком указала ему на груду соломы напротив. Он стянул запачканные перчатки и пристально посмотрел на нее. Одной рукой, нарочито медленно расстегнул камзол, сбросил его, размотал белый шарф на шее. Катье открыла рот для протеста.
– Слушаю вас?
Она заметила вышитый герб на рубашке.
– Вышитое полотно, полковник?
– Рубаху тоже снять? – Он тряхнул кружевными манжетами. – Она запятнана человеческой кровью.
Она без слов покачала головой.
Торн легко опустился на солому. Катье старалась не смотреть на твердые гладкие мышцы в открытом вороте рубашки. Он оперся спиной о столб и вытянул перед собой длинные ноги, слегка согнув их в коленях. Его ботфорты блестели в свете фонаря.
Она искоса следила за его движениями:
– Вы что, уснули, мадам?
– Зачем вы потащили меня с собой? – спросила она, принимая у него из рук предложенный хлеб. – Ведь вам и так известно, где моя сестра.
Он достал из-за голенища нож и принялся аккуратно нарезать сыр.
– Серфонтен... это где-то на юге, не так ли?
Катье наблюдала за тем, как проворно движутся его длинные пальцы, как набухают вены на тыльной стороне ладони.
– Н-на юге?.. Ну да, за Самброй.
Он протянул ей кусок сыра. Она взяла его, стараясь не коснуться руки Торна.
– Не могу же я спрашивать дорогу на каждом перекрестке? К чему плутать, когда под рукой прелестный провожатый?
Катье прожевала и проглотила кусочек, даже не почувствовав вкуса.
– Но Петер...
– Ваш сын? – Торн покосился на нее. – О нем можете не беспокоиться. Найал Элкот – лучший адъютант в английской армии. Он был бы уже капитаном, да у семьи нет денег, чтоб заплатить за производство в чин... Так вот, он позаботится о безопасности вашего Петера и, заметьте, намного лучше, чем вы.
– Как у вас язык повернулся?! – взвилась она. – Я ему мать!
– Не сомневаюсь. Но едва ли ваша святая материнская любовь уберегла бы его от тех разбойников, что напали на нас с вами.
– Вы, полковник Торн, видно, не знаете, на что способна мать ради своего ребенка.
Пальцы полковника потянулись к горлышку бутылки. Катье улыбнулась и, как послушная девочка, сложила руки на коленях.
– Или, скажем, сестра-Сургуч от пробки с треском посыпался на солому.
– Ваша сестра получит по заслугам, – сказал он и откупорил бутылку.
– Но в чем она провинилась? – спросила Катье и слегка побледнела от внезапной догадки. – Вы были...
– Любовниками? – закончил Торн, разливая в кружки темно-красное вино. Глаза его стали почти черными в тусклом свете фонаря и остановились на ней, отчего у нее вдруг засосало под ложечкой. – Нет, мадам. Такие женщины не в моем вкусе.
Катье вспыхнула и пригубила вино, крепкое, обжигающее, как взгляд человека, сидящего напротив.
– Ваша сестра замешана в гораздо более тяжких преступлениях, чем любовная измена.
Катье вновь остро ощутила исходящую от собеседника опасность, словно у него внутри туго натянута пружина часового механизма.
– А теперь, мадам, будьте добры сменить тему. Ваша сестра – неподходящий предмет для застольной беседы даже в столь непритязательной обстановке.
– И какой же предмет вас устраивает? – вспылила Катье и подхватила юбку, чтобы встать.
Он потянулся к ней, но она оказалась проворнее, вскочила, напоролась на железный крюк и, оцарапав плечо, вскрикнула от боли.