Золотой поезд. Тобольский узелок
Шрифт:
У элеватора над Самарой в последний раз закусили путники перед тем, как выйти из города и пуститься в опасное путешествие. Ребров первый дошел до моста. К его удивлению, на мосту не оказалось ни души. Тогда Ребров смело двинулся вперед, а за ним последовали его товарищи. Они шли и ждали, что их вот-вот окликнут невидимые часовые. Но мост кончился, а путников никто не окликнул, никто не погнался за ними. Кругом по-прежнему было пусто и безлюдно.
Ребров усмехнулся:
— Приказы грозные пишут, а часовых ставить забывают. Эсеры везде
Заречная слободка также окончилась. И на ее околицах тоже ни одного человека.
Перед беглецами развернулась широкая степь. Вдали, верстах в пятнадцати, белела церковь села Лопатино, к нему пролегала извилистая проезжая дорога, а прямо на него, казалось, стрелкой нацелилась пешеходная тропинка. Прошли версты две, сзади по дороге затарахтели пустые телеги. Облако пыли стало быстро приближаться.
— Эй, земляк! — закричал Мекеша проезжавшему мимо подводчику. — Сделай милость. Посади баб, истомились они. Довези до Лопатина.
— Садись. По красненькой с рыла.
— Что ты? Живодер нашелся…
— Ну, ищи другого. Комитетские, видать? — захохотал мужик. — Пятки салом смазали? — И дернул вожжи.
— Стой! — закричал Ребров. — Черт с тобой, получишь по десятке. Вези.
Женщин посадили, мужик ударил по лошади. Облако пыли скрыло телегу. Ее рассыпчатый стук то удалялся, то как будто вновь приближался и наконец замер в отдалении.
Мекеша и Ребров шли по тропинке напрямик, собираясь выиграть время и расстояние и прийти в Лопатино раньше подводчика.
— Не торопись, Василий Михайлович, — говорил утомившийся Мекеша. — Успеем. Во, видишь — бахча? Свернем на минуту, арбузом закусим — быстрее дойдем.
Ребров пробовал отговорить товарища от ненужной задержки, но в конце концов уступил ему, и они свернули на бахчу. Ни сторожа, ни хозяина не было видно. Бахча, очевидно, была заброшена. Арбузы оказались мелкие, недозрелые.
— Говорил тебе, напрасно время теряем, — сказал Ребров, и они снова двинулись в путь.
Бесконечная, сливающаяся с горизонтом степь располагала к молчанию. Некоторое время шли молча. Реброву не верилось в скорое освобождение от белых. Мекеша мечтает о радостях деревенской жизни. Его, как всякого горожанина, деревня прельщала отдыхом, тихой природой и вкусной едой. Самара, оставшаяся позади, становилась все меньше и меньше, только золотые купола ее соборов резко выступали на белом фоне слившихся в одно зданий, да элеватор причудливой башней разрезал горизонт. Степь как-то заставила забыть давешние страхи, и Ребров с Мекешей беспечно шли по убегающей вперед тропинке. Вдруг Мекеша замер на месте:
— Казаки, Василий Михайлович!
Ребров тотчас различил на расстоянии полутора-двух верст прыгающие фигурки всадников. Они мчались навстречу — по направлению к городу.
— Василий Михайлович, бежим, — схватил за руку Реброва Мекеша.
— Куда ты от них убежишь, чудак? Они нас лучше видят, чем мы их. Обгонишь
— Нет, что ты, убьют. Вон стог. Зароемся в него.
— Да пойми ты, они нас, наверное, уж увидели.
— Нет, я в стог. — Мекеша бросился бежать к стогу и в одно мгновение врылся в него, только кончики его сапог чернели у подножия.
— Ноги спрячь, — ткнул в сапог Ребров. Он прилег с противоположной стороны стога, чтобы не попасть всадникам на глаза.
Мекеша в стоге заворочался и стал кашлять. Пыльное сено донимало его. Ребров считал время.
А вдруг казакам придет в голову остановиться у стога покормить своих лошадей и отдохнуть? Тогда они наверняка заметят Мекешу, и расстрела не миновать. Стук копыт послышался и внезапно исчез. Ребров с полчаса выждал, прежде чем подняться на ноги. Ничего подозрительного видно не было.
— Мекеша, вылезай. Уехали, — окликнул он.
Мекеша вылез и стал внимательно осматриваться по сторонам. Потом полез на стог и оттуда снова оглядел степь.
— Опять казаки, — неожиданно вскрикнул он и кубарем свалился со стога.
— Ну, этих не бойся. Они нас не могли заметить, — успокаивал его Ребров.
— Нет, я опять в стог.
И снова Ребров остался в одиночестве лежать у стога, считая минуты. Когда скрылся из виду и второй отряд всадников, Мекеша, отряхиваясь, вылез из сена и сказал Реброву:
— До вечера не пойду дальше, Василий Михайлович. Тут их рыщет видимо-невидимо. Как есть, попадешь в лапы.
— Что ты говоришь, подумай! А Надя и жена моя как? Они уже наверняка беспокоятся, не понимают, почему нас до сих пор нет в Лопатине. Пойдем, не бойся. А что, если они попадут к казакам?
— Не пойду, Василий Михайлович, мне жизнь самому мила.
— Да ты в село не заходи, я один их пойду разыскивать. А стогов в степи на тебя хватит. Всегда найдешь себе подходящий.
Наконец Мекеша уступил.
Осенний вечер быстро накрывает.
В какие-нибудь полчаса расползлись и исчезли очертания приближающегося Лопатина и далекой уже Самары. В городе не горели огни и не было видно ни одной светящейся точки. Чехи боялись летчиков.
Непроезжая дорога вместе с темнотой расширилась и слилась со степью. Все труднее и труднее путникам было отыскивать тропинку. Только каким-то особенным чутьем угадывал ее Мекеша, и Ребров целиком положился на него.
Осенней ночью степь молчалива, как кладбище.
Кузнечиков уже давно не было, и они своим свистом не наполняли пространства; летучие мыши также, наверное, залегли на зимнюю спячку и не шарахались над головой. Не слышно было и ночных птиц.
— Ну и тьма, Мекеша. Хуже, чем в лесу.
— А ты как думал? Степь — она всегда так: днем на сто верст смотри, а вечером на встречного найдешь — лбом стукнешься. Да вот же недалеко и до села. Слышишь, собаки лают?
Ребров прислушался, остановившись на месте. Где-то далеко в самом деле лаяли собаки.