Золотой саркофаг
Шрифт:
Однако в атриуме ему пришлось задержаться. Дворец в Никомидии строили не древние цари и императоры, как в Антиохии, а сам Диоклетиан, по простым и легко обозримым планам, в основу которых была положена планировка римских военных лагерей. Но дворец занимал территорию в семь югеров [219] , и там было такое множество переходов, колоннад, башен, порталов, что цезарь совсем потерялся, не зная, куда идти. Он подождал врача.
– Скорее к ней!.. Вперед!.. Бегом!.. Стой!..– командовал он по-военному, а у самого, у дикого пастуха, в уголках глаз заблестели слезы: на красном дубленом лице его для них не было торных дорожек, и они в нерешительности остановились.
219
Югер –
– Скажи, врач, неужели нет никакой надежды?
Врач отвечал с обстоятельностью специалиста. Тело представляет собой массу мельчайших частиц, оставляющих между собой зазоры, а здоровье – это правильные пропорции диаметров пор и испаряющихся через них жидкостей. Всевозможные заболевания возникают вследствие нарушения этих пропорций. Правда, это уже старая теория, выдвинутая еще прузским Асклепиадом [220] и значительно перестроенная его последователями в самых разных направлениях, что вполне естественно, ибо медицина – родная сестра философии. Сам он вполне согласен с прузским ученым в том, что болезни имеют две основные причины – расширение и сужение. Однако в случае с нобилиссимой он все-таки склоняется к точке зрения пневматиков. Четыре элемента – тепло, холод, сырость и сухость – необходимо дополнить неким спиритом, проникающим в кровь через легкие. Легкие нобилиссимы не могут ни сузиться, ни расшириться, и потому ее спирит на исходе, и она продержится в лучшем случае до вечера.
220
Асклепиад Прузский (128-56 гг. до н. э.) – знаменитый врач, по происхождению грек. Рекомендовал простое, сообразное с природой лечение.
Врач понизил голос: они приближались к самому солнечному портику во всем дворце, откуда доносился кашель Титаниллы. Во время длинных объяснений врача слезы цезаря высохли, и сознанием его вновь овладели заботы, тянувшиеся следом за ним из кабинета. Он спохватился, что оставил письма на столе, вернее – под опрокинутым столом, и у него даже вспотел затылок при мысли, что за время его отсутствия слуги могут начать в кабинете уборку.
– Иди, успокой больную… Скажи, что я скоро приду, – сказал он врачу и тяжелыми шагами поспешил обратно.
Врач поднимался по лестнице на цыпочках, чтобы не разбудить больную, неподвижно лежавшую под легким, но теплым пурпуровым одеялом. Однако нобилиссима не спала. Тонкие прозрачные руки гладили одеяло. Услышав шаги врача, она подняла глаза, казавшиеся необыкновенно большими на ее похудевшем личике. За время болезни они посветлели, стали совсем голубыми, а теперь к тому же ярко сверкали, так что врачу невольно пришло на ум сравнение с последней вспышкой угасающего светильника.
– Ты у него был? – спросила девушка, веселая, как птичка, беззаботно раскачивающаяся на ветке. – Видел его? Правда? Как хорошо!
– Да, – кивнул врач и пощупал ей пульс. – Он сейчас придет. Если сможешь немного приподняться, то сама увидишь. Кажется, он что-то забыл в кабинете и побежал обратно. Вон там краснеет его порфира. Видишь?
– О ком ты говоришь? – удивилась Титанилла.
– Об отце твоем, о цезаре.
– Э-эх, я не о том тебя спрашивала! – раздосадованная, упала она обратно на подушки. – Я говорю: видел ли ты мальчика?
Врач смотрел на нее, пораженный. «Да, – подумал он, – видно, правы были древние художники, изображавшие Танатоса [221] маленьким мальчиком, играющим головкой мака. А ныне его представляют каким-то извергом с закрытым черной накидкой лицом и острым ножом в руке, которым он срезает волосы умирающих в знак того, что они принадлежат подземным богам».
221
Танатос – олицетворение смерти в греческой
– Видел и мальчика, – согласился врач. – С маковкой в руке.
– Да что ты! – засмеялась больная. – Это не тот. У моего в руке была смоква, большой спелый инжир. И сидел он вот здесь, на одеяле. Видишь? До сих пор смято. Я попросила у него смокву, но он не дал. Сказал, что даст, когда узнает, какая у меня душа.
И она тихонько заплакала. Врач не утешал ее. Он рассчитывал, что слезы сами перестанут. Пульс становился спокойнее. Голос ее, когда она заговорила, тоже был спокоен.
– Отпусти руку. Это ему не понравится. Только он может брать меня за руку.
Врач счел бессмысленным ей возражать. С нетерпением смотрел он вниз, во двор, ожидая цезаря.
Нобилиссима закрыла глаза. Может быть, даже заснула, так как потом вдруг заулыбалась и подняла глаза на врача.
– Скажи, врач: есть у меня душа?
Врач ухватился за этот вопрос, о котором можно говорить очень долго и этим развлечь больную до прихода цезаря. Он ответил, что душа есть у каждого человека, только не у всех одинаковая. По учению Зенона [222] , душа – это огонь, который, попав в человеческое тело, более или менее охлаждается, приходя в соприкосновение с более грубыми веществами. Посидоний [223] подтверждает это; кроме того, он установил, что, покидая тело, душа поднимаегся в прохладном воздухе, так как она легче его, – тем выше, чем она чище. Большинство душ витает недалеко от земли, отяжелев от нечистых примесей. Однако такая душа, как у нобилиссимы, несомененно, поднимется туда, где начинается чистый эфир, то есть до самой луны.
222
Зенон – древнегреческий философ.
223
Посидоний – древнегреческий философ, представитель стоицизма.
Нобилиссима тихо вздохнула и в ужасе закрыла лицо руками.
– Нет, нет, только не туда! Я боюсь луны.
Цезарь появился очень кстати. Врач поспешно отошел в сторону, а Галерий положил свои огромные руки на рассыпавшиеся черные волосы дочери.
– Маленькая нобилиссима! Взгляни на меня. Или ты не узнаешь меня? Я очень занят и все-таки, видишь, пришел к тебе. Узнала?
– Ну, конечно, отец! Я была уверена, что ты непременно придешь: я ведь была тебе неплохой дочерью.
К одной большой ладони она прижалась щекой, а другою прикрыла себе лицо.
– Скажи ты, отец: есть у меня душа?
Цезарь рассмеялся. От всего сердца.
– Ах ты, глупенькая! И как только тебе в голову пришло? Душа – это мужество. А тебе оно зачем? Будь у женщины душа, она не знала бы, что с ней делать. Нет, дочка, душа может поместиться только вот в такой груди!
Он гордо похлопал себя по груди: получилось звонко. Потом высвободил из-под головы больной вторую руку. Объявил ей спокойно, что у него очень срочное дело. Он очувствовал искреннее облегчение, застав дочь в таком состоянии. За того, кто способен ломать себе голову над подобными глупостями, бояться нечего. А врач – просто глуп. Галерий даже поискал вокруг глазами, чтобы высказать врачу свое мнение о нем, но того не было в комнате, огда он наклонился к дочери, поцеловал ее в обе щеки и росил, нет ли у нее каких желаний.
– Я хочу поговорить с августой, – тихо промолвила евушка.
– С императрацией?! – удивился Галерий.
– Да. Ты не забудешь сказать ей?
– Не забуду, – нехотя ответил цезарь. – Может, хочешь его-нибудь еще?.. Возле тебя никого нет…
Титанилла молча показала на столик с серебряным колокольчиком. Уже уходя, цезарь слышал, как он зазвенел. Прибежали слуги и сиделки, но Титанилла, отослав всех, оставила одного врача.
– Подойди поближе. Сунь руку под подушку. Там книжки и восковые таблички. Доставай их по одной и держи у меня перед глазами. Хочется почитать, а в руке не удержу.