Золотой шар
Шрифт:
Но кто же повинен в отцовстве?
Девиц поочередно потребовал к себе пастор, выходили они от него с размазанными по щекам слезами. Наконец, в дверях появился, сложив руки на животе, и сам пастор. Он призвал жену, попросил ее послать за фогтом, и они отправились втроем на Башенную Гору.
Йоханна завидела их еще в окно. Ее так и затрясло от волнения: с чего бы к ней пожаловали эти важные господа? После того как они изложили цель своего прихода, а она рассказала им все, что знала, они помешкали на пороге и посмотрели вниз, на берег. Парусник, что стоял на катках, ожидая починки, исчез. «Коли он смог проплавать на доске два дня и две ночи, —
«Ну и что ты теперь станешь делать, Йоханночка? — спросила пасторша. — Ты ведь и без того нам должна. Как же ты проживешь? Нильс Глёе умел зарабатывать, умел и проматывать. Много ли он оставил, кроме своего дома?»
«Что-нибудь мы да придумаем, — сказал фогт. — А то что это будет за город, где одни вдовы, безмужние да сироты».
Так трое детишек Нильса-Мартина предстали белому свету. Но вот загвоздка: старуха, носившая еду на маяк, упорно твердила, что плач доносился из дюн. Девицы же отпирались: они-де и близко там не были. Ничего не поделаешь, пришлось фогту распорядиться, чтоб подозрительное место перекопали.
Разрыв один из песчаных холмов со стороны моря, нашли утопленника, — судя по всему, он пролежал там с год, не меньше. Правая нога у него была отрублена, не иначе как топором. Покопав, нашли и ногу, вернее, то, что от нее осталось, а рядом — вполне крепкие еще сапоги. Вдова покойного служителя маяка вмиг их признала. Это были те самые сапоги, что ее муж привез с материка незадолго до смерти, он еще говорил, что купил их задешево у моряка, уходившего в плаванье.
Как фогт ни рядил, дело это было из ряда вон выходящее и выше его понимания. Люди же рассудили по-своему: дескать, служитель злодейски убил и ограбил того моряка, ну а дух убитого явился и забрал назад свое добро.
А еще в дюнах нашли останки неведомой твари, вдобавок и недоносыша. Ноги у той твари срослись наподобие рыбьего хвоста, были у нее и зачатки крыльев, а под ними — не то лапки, не то ручки с когтистыми пальцами, по четыре на каждой. Лицо навроде бы человечье — нос, рот, глазницы, только глазницы зашторены кожистой пленочкой, словно бы тварь эта крепко спала.
Ее велено было зарыть поглубже, невзирая на мольбы учителя передать ему останки для изысканий. Утопленника же погребли вместе с сапогами в освященной земле в уголке кладбища, неподалеку от могилы служителя маяка, — вот бы кого выкопать да засадить в новую арестантскую, что помещалась теперь в западном крыле ратуши.
Но все эти напасти, более или менее личного свойства, все эти влюбленности, сердечные горести, непредвиденные смерти и нежданные дети, вкупе со многим другим, что я сейчас перечислю, — сварами из-за скотины, которая не признавала имущественного права и паслась где придется; ссорами да раздорами из-за межевки и дележа городской земли; тяжбами из-за плавщины; судейским крючкотворством, коего честной народ уразуметь не в силах; назначением на Остров пошлинника, что положило предел полновластию фогта, но не умерило его притязаний; войнами, ибо, конечно же, и в ту пору велись войны, а оборачивались они тем, что Остров поставлял на солдатскую службу немало мужчин, на которых держалась вся семья и которые уже не возвращались, а если и возвращались, то безрукими, безногими, увечными, неспособными ни свободно передвигаться, ни тем более работать в полную силу, — так вот, все это померкло перед лицом обрушившегося на Остров небывалого
Когда переселенцы ставили себе дома и тесали лодки, они посводили немало лесу. Свары сварами, а овцы и завезенные с материка коровы все равно паслись без присмотра, то же самое было и с чужой скотиной, которую пускали на Остров на летнюю пастьбу. Скот повытоптал луговины и сжевал на прибрежных холмах весь песчаный тростник и осоку. А там, где резали торф, и без того ничего не росло. Вдобавок три года кряду по весне над Островом бушевали бури, что налетали с северо-запада, и море начало подмывать облыселые береговые холмы.
Сперва думали: эка важность! Ветер упадет, и вода схлынет. Но однажды ночью море подмяло под себя крайнюю песчаную гряду и подступило к нижним домам, и люди стали раскидывать, не податься ли им вглубь Острова. Те, что поумнее, не мешкая перенесли дома подальше от берега. Тем же, кто так и не решился стронуться с насиженных мест, ненастным ноябрьским вечером пришлось второпях собирать свой скарб, — облепив холмы на южной, защищенной стороне Западной бухты, смотрели они всю ночь, как море одно за другим заглатывает их жилища.
С бурями нагрянул песок. Его намывало штормовое море и приносил ветер — с оголенного Северного мыса. Он облег поля, подобрался к ограде кладбища, замел сады. Пресное озеро съежилось и стало величиною с лужу. У последних рыбин, которых там выловили, тело было в большущих чирьях, глаза — в красных пятнах, а желудки растянуты до отказа и набиты песком.
Поначалу, стоило буре улечься, люди шли и разгребали песок. Чуть стихнет — все выходят с лопатами. Прокладывают тропки между домами, откапывают палисадники, могилы, хлебные делянки. Малые дети, и те тыкали в песок кулачонками, пробуя отыскать крыжовенный куст или какое другое растеньице, которое они помнили по прошлому лету. Разгребать-то песок разгребали, да только куда его денешь? По ночам, когда задувал ветер, песок взвивался над Островом и, оседая, заново укладывался в грузные, гладкие холмы.
И люди сдались. Главное было — не пускать песок дальше порога и отгребать от дверей, чтоб выйти наружу, а там уже рыбаки кое-как добирались до лодок, стоявших на приколе у южного берега. Главное — выжить. Море еще не оскудело рыбой, в тихую погоду можно было сплавать на материк, сбыть улов и сделать закупки. В летнюю пору Остров лежал на жгучем солнце белый, блескучий, а вкруг берега ворковали волны. Главное — выжить.
С песком свыклись. Женщины все так же стоят на берегу и глядят вслед уплывающим лодкам. Мужчины тяжело топают по дюнам, в заплечных мешках — рыба. Побирушки — старухи да сироты — ходят от дома к дому и христарадничают.
А теперь давайте-ка посмотрим, что поделывает Йоханна. Честно говоря, я ее плохо вижу. Ее черты едва проступают сквозь этот песчаный застень, впрочем, Остров начало заносить песком, когда она уже вошла в года.
Вот, схоронив ее, люди сидят в дюнах и попивают кофе: «Хорошая была женщина». Однако же это нам мало о чем говорит. Хороший человек — редкость, конечно, но и рассказывать о нем почти нечего. Ну, а кроме того, что Йоханна хорошая, какой она была?
Она появилась на свет, когда Нильс Глёе устал любить и обладание не доставляло ему радости, а Хедевиг-Регице устала ненавидеть. Она была хрупкой, светловолосой, светлоглазой и кроткой. Люди обходились с ней приветливо-небрежно, чаще же не замечали ее, а добрые ее дела воспринимали как само собой разумеющееся. Разве дерево благодарят за то, что оно плодоносит?