Золотой шар
Шрифт:
Дом был роскошный и необычный, такого на Острове еще не видывали. Полы — с подогревом. Батареи забраны поворачивающимися пластинками, от которых шли трубочки к ящикам, укрепленным на стенах, а те, в свою очередь, были связаны с самым главным устройством, подающим тепло. Все это гудело и жужжало и смолкало лишь тогда, когда в комнатах устанавливалась нужная температура. Но стоило температуре подняться или опуститься, как вновь раздавалось пощелкиванье и гуденье.
Стены были утыканы розетками, от коих тянулись провода к лампам и светильникам, громкоговорителям и проигрывателям и большим пропеллерам, что разгоняли летом воздух. В прачечном помещении стояли две стиральные машины
Разумеется, все это и многое другое появилось в доме не в один присест. Прослышав об очередной новинке, Мариус выписывал ее из столицы на пробу и — оставлял у себя. Даже если выяснялось, что она не будет пользоваться спросом, расстаться с ней было выше его сил.
Мариус души не чаял в своих машинах. Возвращаясь домой, он тут же включал их и любовался, как вращаются спирали у тестомешалки, как крутится шинковка, как поворачивается в духовке вертел; слушал, как они жужжат, гудят и пощелкивают, — в тихую погоду звуки эти доносились до самого порта.
Будучи, что называется, в полной поре, Мариус нанял домоправительницу, с которой связывал далеко идущие планы. Эта рослая девица с пышными формами вела свой род от Пруденс, хозяйки трактира. Мариус и его машины не произвели на нее ровно никакого впечатления. Она предпочитала натирать полы, ползая на коленках, при этом широкий зад ее ритмично подрагивал. Посудомоечной машиной она пренебрегала, а когда пекла хлеб, заводила тесто в старой глиняной миске и месила его крепкими, пухлыми пальцами.
Тщетно Мариус пытался приобщить ее к волшебному миру электроприборов. Он без опаски брался за штепсельные вилки и провода, а к этой девушке прикоснуться боялся. Она же знай себе месила тесто и натирала на коленках полы, и грудь ее колыхалась над глиняной миской, а зад задорно подрагивал.
Однажды, когда Мариус вылез из душа (он собирался на обед с членами совета директоров) и стоял голый на подогретом полу, она ворвалась к нему в ванную с запонкой для воротничка, которую он обронил в спальне. Сдернув с электросушилки полотенце, Мариус прикрылся. Однако она и не подумала отвести взгляд: «Мариус, миленький, ты чего всполошился? Как будто я не видала мощей!» Это и решило ее судьбу. Мартина бывала с Мариусом резка, но ведь то мать. А прочие женщины его обхаживали.
Он терялся перед ней. От нее так и било током, ну а где проводка? Мариуса не покидало ощущение, что она вытягивает из дома электричество и аккумулирует в своем теле. Машины в ее присутствии гудели вяло. Включая их, Мариус не испытывал былой радости, Он попросил, чтобы она уехала.
А потом из столицы вернулась Роза и согласилась выйти за него замуж.
Мартина считала, что он мог бы найти себе жену и получше. Майя-Стина решила для себя, что она не вправе вмешиваться.
Мариуса пленили в Розе хрупкость и безмолвие. Ему хотелось заботиться о ней, опекать ее. Но Роза ставила его в тупик. У нее были дырявые руки. Она ни с того ни с сего погружалась в задумчивость.
Поначалу Мариус обращался с ней мягко и учил пользоваться машинами. Днем Роза занималась хозяйством. Пылесосила. Натирала полы, точнее, гонялась за полотером, который то и дело вырывался из рук и вытанцовывал на блестящем паркете невообразимые крендели. Она запускала машины, которые рубили, резали, месили, взбивали, а когда на кухню являлся Мариус, поспешно включала еще и воздухоочиститель, работавший на четырех мощностях. Машины рычали, жужжали, повизгивали, а Роза двигалась среди них, укрывшись в безмолвии.
По вечерам она присаживалась возле Мариуса на кожаный диван перед телевизором и смотрела, что происходит в мире, вернее, то смотрела, что некто соизволил отобрать как наиболее важное из всего происходящего в мире, — получалось, в мире только это и происходит. Если Мариусу требовалась дополнительная информация, он поворачивался к электронно-вычислительной машине, набирал вопрос на клавишах, и на экране вспыхивал ответ. Из всех машин, имевшихся в доме, эта была самой человечной. Порой она капризничала и отказывалась отвечать на вопросы, хотя ее исправно питали электричеством. Стирая с ЭВМ пыль, Роза всякий раз перед ней извинялась. А Мариус к ЭВМ придирался и бранился, когда та упрямилась. Он и к Розе тоже стал придираться. Его раздражала ее безучастность. Не зная, как расшевелить ее, он не находил ничего лучшего, как покупать все новые и новые электроприборы: щипцы для завивки, сушки для волос, электросекатор — подравнивать в саду кусты и срезать цветы для букетов; металлические лезвия поблескивали на солнце и вибрировали, примериваясь, какой отхватить цветок.
Иногда Роза брала блокнотик с карандашом и шла на прогулку. Она бормотала себе под нос разные слова и записывала в блокнотик.
Я вижу, как Роза Яблоневый Цвет пересекает пустошь. Она пишет на ходу. Вот она вступила в лес. Подставляет солнечным зайчикам то руку, то нос, то кончики встрепанных волос. Углубляется в чащу. Ветви у нее за спиной смыкаются, и я теряю ее из виду. Зато ее видит Майя-Стина, — она тоже прогуливается по лесу. «Я уж и забыла, как ты выглядишь, Розочка. Надеюсь, у тебя все в порядке».
Майя-Стина полагает, что так оно и есть. Когда люди женятся по своей охоте, и не голодают, и не хворают, и намерены произвести на свет ребенка, конечно же, у них все в порядке.
Роза протягивает Майе-Стине блокнотик. На каждой страничке — слово, от силы два. Вот что там написано: «Синий. Синевато-зеленый. Темь ночи. Солнечные блики. Снежинка. Пепельный. Чаячий крик. Пшенично-золотистый. Шквал. Световое пятно. Лист. Корень. Хруст. Сумрак грота. Страх».
«Это стихи, — поясняет Роза. — Они тебе нравятся?»
Майя-Стина кивает, но, сдается ей, в них нет стержня.
«Его и не должно быть, — отвечает Роза. — Мои стихи существуют сами по себе».
«Вот родишь, — говорит Майя-Стина, — и голова у тебя будет занята совсем другим».
«Она у меня и так ужасно занята, — возражает Роза, забирая свой блокнотик. — Куда мне еще думать о ребенке!»
Но ведь от ребенка не отговоришься. Это была девочка, она родилась весенним днем, и ее положили в электрическую колыбельку. Роза боялась брать ее на руки: вдруг та начнет вырываться из рук точно так же, как полотер? Каждое утро Майя-Стина приходила нянчить новорожденную. Девочку назвали в ее честь, — надо думать, Майя-Стина это заслужила. Мартины к тому времени уже не было в живых, а то она, понятно, разворчалась бы.