Золотой век. Книга 1. Лев
Шрифт:
Оглянувшись назад, Кимон увидел шесть кораблей Аристида, упрямо преследующих первую тройку и не позволяющих ей оторваться. Для таких кораблей ветер опасен. Гребцы на нижних скамьях уже промокли насквозь от брызг, прорывающихся мимо кожаных рукавов. Аристид – афинский архонт и ветеран, напомнил себе Кимон. Он и его поколение стояли рядом с отцом Кимона на поле Марафона! Аристид командовал гоплитами в великой войне, когда греки сражались против персидского войска, нагрянувшего словно саранча. Аристид принадлежал к поколению его отца, которое состарилось, защищая Афины. Вот почему Кимон смотрел
Перикл поднялся снизу с ложкой и миской тушеной фасоли, которую, выйдя на палубу, посыпал щепоткой соли. Держа глиняную чашку на сгибе локтя, он хорошо сохранял равновесие, даже когда волны били в киль и палуба под ними содрогалась.
– Держи, согрейся. – Перикл протянул чашку старшему другу.
– А у тебя что-то есть? – спросил Кимон и, взяв чашку обеими руками, произнес, прежде чем приступить к еде, благодарственную молитву.
Перикл покачал головой и показал свою кашицу с чем-то красным, напоминающим кровь.
– Только вот это – вино, ячмень, немного тертого сыра. Попросил добавить мед, но повар лишь рассмеялся.
– А не муки ли любви лишают тебя аппетита? – усмехнувшись, спросил Кимон.
– Ты имеешь в виду ту женщину? – моргнул Перикл.
– Притворяешься, что не знаешь ее имени?
Юноша покраснел:
– Знаю. Фетида. Хотя, кажется, она положила глаз на тебя. Если я и думаю о ней, то на краю палубы.
Кимон с хмурым видом подобрал остатки тушеного мяса, которого в блюде было намного меньше, чем хрящей и подгоревших овощей. Популярная шутка гласила, что еда на корабле – ужасная гадость, и ее всегда не хватает.
– Аттикос все еще злится на нее, – заметил Кимон. – Он уже обращался ко мне. По его словам, женщина на борту – плохая примета.
Перикл похлопал себя по паху и сплюнул за борт, отгоняя сглаз.
– Она выставила его дураком, вот он и не может успокоиться. Как бы то ни было, оставить ее мы не могли. Высади на Делосе, если хочешь. В любом случае сейчас Аттикос до нее не доберется.
Кимон задумчиво почесал за ухом. Он серьезно относился к своим обязанностям, понимал, что несет ответственность за данное слово, и Перикл знал, что он попытается защитить женщину. Но и Аттикос накопил столько злобы, что мог утопить их всех.
Словно вызванный их негромким разговором, на палубе появился Аттикос, с трудом поднявшийся по ступенькам из трюма. Сломанная нога распухла до такой степени, что люди при виде ее невольно морщились. Мест для раненых на афинских военных кораблях было мало, и, кроме того, к тесноте добавлялась еще и сырость. Аттикос предпочитал морской воздух. Костыль, который выстругал для него плотник, сидел под мышкой гораздо удобнее весла, и к тому же Кимон поручил одному из гребцов сопровождать старого гоплита и помогать ему передвигаться. Теперь этот сопровождающий, плотный, крепко сбитый парень, следовал за подопечным, с беспокойством ожидая момента, когда тот начнет падать, и поглядывая на стратега.
Выйдя на палубу, Аттикос кивнул Кимону и Периклу. Он сильно потел и, очевидно, испытывал жестокую боль, но не жаловался, по крайней мере пока
На верхушке мачты дозорный взвыл по-волчьи и вытянул руку. Перикл ухмыльнулся. И действительно, на горизонте появился Делос, плоский, равнинный остров посреди моря. На его берегу родились Аполлон и его сестра-близнец Артемида. Остров изобиловал садами и храмами и славился большим портом. В обычное время, когда на Делосе не проводилось никаких празднеств, здесь жили только смотрители и священники. Остров считался нейтральной территорией, хотя финансовое бремя несли Афины, оплатившие строительство мраморных храмов и дававшие деньги смотрителям, мужчинам и женщинам, днем и ночью поддерживавшим огонь в лампах.
Перикл криво усмехнулся. Корабли – это торговля, торговля – это богатство, а богатство – да, власть.
В его размышления вторгся голос Кимона:
– Ждешь встречи с отцом?
Перикл невольно напрягся, заметив, что Аттикос повернул голову, чтобы услышать его ответ.
– Конечно.
Глаза его, однако, остались холодными. С того дня, когда они вместе стояли на персидском берегу, прошло немного времени, но горе изменило отца. После потери старшего сына Ксантипп словно лишился рассудка, совершая неоправданные жестокости и проливая кровь невинных. Перикл не видел его несколько месяцев, и мысль о том, что он снова столкнется с испытующим, словно ищущим в нем что-то – или кого-то – взглядом, совсем его не радовала. Он не мог стать своим братом. И не мог быть ничем, кроме как разочарованием для человека, явно желавшего, чтобы на том берегу погиб его сын Перикл, а не Арифрон.
В порту Делоса в тот год царило оживление, не меньшее, пожалуй, чем в великом афинском Пирее. Присутствие в одном месте такого количества кораблей, прибывших отовсюду, отозвалось у Кимона – и у всех остальных, кто был на Саламине, – болезненными воспоминаниями. Никто тогда не верил, что они смогут победить персидский флот. Однако они вступили в бой – и тысячи людей утонули или были убиты. Все, кто помнил тот день, потеряли тогда друзей, братьев или сыновей. С мрачными мыслями входили они теперь в порт Делоса.
Десятки кораблей либо покоились на берегу, либо стояли у причалов. Явившимся последними оставалось довольствоваться тем, что есть. В некоторых местах сойти на берег можно было по палубам прижавшихся бортами галер. Даже под руководством опытных капитанов команде требовался точный расчет и крепкие нервы, чтобы провести судно в подходящий для стоянки уголок, не обращая внимания на сердитые, возмущенные крики. Подведя триеры поближе и не рискуя идти дальше, Кимон передал ответственность капитанам и распорядился спустить лодку, которая доставила бы его на берег.