Золотой век
Шрифт:
У него может быть жизнь, полная удовольствий. Достаточно только попросить. Только одна проблема: это будет уже не он.
– Эти празднования начинают угнетать меня, – ответил Фаэтон. – Я бы хотел делать что-то, что можно было бы отпраздновать по-настоящему. Меня преследует мысль, что тот прежний я, как ты говоришь, знал, что делает. Предположим, я подвергся этой амнезии ради того, чтобы посетить празднования. Это значит, что посещение – часть какого-то плана. Но какого плана? Что он, то есть я, надеялся выиграть? Он должен был быть абсолютно уверен, что я буду продолжать действовать в том же духе…
– Знаешь,
Фаэтон уже не слушал ее. Он вдруг вспомнил, как Радамант сказал ему, что действия человека можно просчитать, если человек следует требованиям морали. Фаэтон представил себе ту версию себя самого, у которой еще живы были воспоминания последних двухсот пятидесяти лет, себя, желающего совершить нечто вроде самоубийства. Представил, как этот прежний вариант его самого отправился в хранилище памяти, чтобы уйти в забвение, руководствуясь надеждой, что его будущая личность, покалеченная амнезией, найдет в себе силы и упорство вытащить его оттуда, даже если его никто не будет об этом просить. Образ получился довольно странный.
Фаэтон встал.
– Дафна, мою память искромсали. У меня такое чувство, будто я перестал быть самим собой. Не исключено, что к этому были серьезные причины. Но будь я проклят, если я не попытаюсь докопаться, что же, это были за причины. Ты знаешь больше, чем говоришь. Твоя шкатулка свидетельствует, что ты знаешь причину моей амнезии. Там сказано, что тебе это зачем-то нужно. Зачем? Зачем тебе это нужно?
– Ну для чего вспоминать уже позабытое преступление? Давай забудем об этом.
– На твоей шкатулке написано, что я не совершал преступления и что меня заставили замолчать из-за того, что я только собирался сделать.
– Может быть, только потому ты и избежал настоящего наказания, что преступление не было совершено. Но я тоже отдала эти воспоминания в хранилище.
– Но ты хотя бы знаешь, зачем тебе это нужно. Так зачем же?
– Моя жизнь стала невероятно счастливой. – Она опустила глаза, произнося эти слова, и избегала его взгляда.
– Это не ответ.
– Тем не менее ничего другого ты от меня не получишь. Удовольствуйся.
– Ты на самом деле не хочешь сказать мне правду? – Он подождал, но она по-прежнему молчала.
Тогда он продолжал:
– Неужели наш брак так мало для тебя значит? В день свадьбы наши друзья Асатру и Геллайн просто обменялись своими копиями. После этого он редактировал и настраивал копию жены до тех пор, пока не добился, чего хотел. Она сделала то же самое. Большинство наших друзей так поступают. Сферандерик Миллион Друзей отсылает свои копии для заключения брака всем женщинам, проявляющим малейший интерес к его безвкусным любовным романам. У каждой школьницы есть в гареме его кукла. Меня бы такое поведение оскорбило. Словно муж – всего лишь жиголо. Она нанимает ему проституток. И при всем при этом они радуются семейной гармонии, считают ее священной. Я спокойно отношусь к таким вещам лишь потому, что в целом в обществе это совершенно обычная вещь, как обмен воспоминаниями. Но мне казалось, что мы с тобой преданы идеалу Серебристо-серой. Настоящим традициям, настоящим чувствам, настоящим жизням. Я думал, в основе нашей традиции заложена правда, а в
Дафна молчала, она сидела, опустив глаза, не поднимая взгляда.
Она заговорила очень тихо, по-прежнему не поднимая глаз.
– Но я боюсь, мы не женаты, милый мой муж.
– Ч-то? – Он выдохнул эти слова почти беззвучно, словно его ударили в солнечное сплетение. – Но я же помню наше бракосочетание… Радамант сказал, что ложных воспоминаний мне не вводили…
– Твои воспоминания не ложные. Ложная здесь я.
Дафна достала свой дневник, маленькую, переплетенную тканью книжечку с розовым пастельным рисунком, и положила на стол. Как и у многих семейных пар, у них были контактные цепи, при помощи которых можно было обмениваться воспоминаниями, передавая таким образом друг другу свою точку зрения в полном объеме. Этот дневник и был таким контактом.
Она сказала:
– Боюсь, твои поиски правды уничтожат меня. Я знаю, ты уже уничтожал людей, о которых говорил, что любишь их. Эту часть своей жизни ты забыл. Тебя убедили: то, что ты сделал, – не преступление. Возможно, с точки зрения закона так и есть. Но как много на свете вещей, ужасающих вещей и поступков, которые в глазах закона не являются преступлением!
Она вытащила ключик и открыла замок. Крышка тотчас стала красной. Вспыхнули буквы: «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Здесь содержится матрица личности. Вы потеряете чувство самосознания во время чтения. Это может привести к длительным последствиям для вашей личности или сознания. Вы уверены, что хотите продолжить? (Для отключения выньте ключ.)».
Она передала ему дневник через стол.
– Я предлагаю его тебе с надеждой, что ты не станешь это читать. Если ты доверяешь мне, то поймешь: то, что здесь находится, разрушит нашу мечту о семейной жизни. Если же нет, то я не уверена, что ты меня любишь…
Он вытащил из кармана свой дневник – тонкую черную книжку, – открыл его и бросил ей через стол. Китайский чайный сервиз звякнул, когда книжка упала на стол, серебряная ложечка выпала из сахарницы. Книжка лежала в ярких лучах солнца на белоснежной скатерти – навес не закрывал эту часть стола от света.
На обложке стояла дата последней записи – вчерашний день. Он предлагал ей посмотреть на происходившее его глазами.
– Семья, основанная на лжи, противоречит самому этому понятию.
Он взял в руки ее дневник.
Однако не стал открывать его.
Дафна, не мигая, напряженно смотрела на него, лицо ее ничего не выражало.
В этот момент за спиной Фаэтона появился Радамант в образе дворецкого и подошел к столу. Он держал серебряный поднос с запечатанным письмом, на письме была даже марка и сургучная печать.
– Простите, что прерываю вас, сэр, мадам, – сказал он с ирландским акцентом и слегка поклонился. – Но молодого хозяина вызывают.
Фаэтон повернулся к нему. Что бы это значило?
– Вызывают? К Наставникам?
– Нет, сэр. В Курию. Это официальное уведомление.
Фаэтон взял письмо, сломал печать и прочел. Ордера на арест там не было, ни слова не говорилось о преступлении. Это было просто требование явиться в Комиссию по делам наследства для установления его личности. Письмо было написано таким вежливым языком, что он не понял, то ли это приглашение, то ли приказ. На документе вместо подписи было написано: «По делу Гелия».