Золотой век
Шрифт:
– Возможно, нет необходимости соблюдать обязательства, если я их не помню.
– Однако в таком случае у всех появится соблазн избегать своих обязательств, просто-напросто стирая их из памяти. Если бы вы хотели включить подобный пункт в подписанный вами контракт, вероятно, именно так вы бы и поступили.
– По всей видимости, вторая сторона, подписавшая контракт, уж не знаю, кто это был, не согласилась на это.
– Благоразумное предположение.
За первым цилиндром следовало еще несколько: три первых были жидкокристаллическими, их заполняли какие-то странные формы и извилистые линии, за
– И все же мне хотелось бы знать, – произнес Фаэтон, – почему мне пришлось подписывать такое идиотское соглашение?
– Вы можете присоединиться к Ортомнемосистам, чья школа предписывает им изменение памяти только с целью омоложения. Вы также можете стать одним из примитивистов, они вообще против всякого вмешательства в память.
– Ты же прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Софотеки значительно сообразительнее нас. Почему ты позволил мне сделать такую глупость?
– Мы всегда отвечаем на любые вопросы, если наши ресурсы и параметры позволяют нам сделать это, и мы счастливы дать вам хороший совет, если вы нуждаетесь в совете.
– Это не ответ. И ты это знаешь.
– Вы что же думаете, если вы приняли решение, мы должны применять силу против вас? Не надо так думать, сэр. Вы сами принимаете решения, и ваша жизнь целиком в вашем распоряжении, вы можете ее портить или разрушать, если вам того хочется.
Следующий цилиндр наполняли переплетавшиеся кристаллические глыбы Тахиструктуралистов. Эта жизненная форма бестелесных людей, пожертвовавших биохимическими мозгами, пытаясь достичь сложности и скорости мысли софотеков, была вытеснена нептунцами, чьи холодные сверхпроводящие матрицы разума переносили мысль значительно быстрее. Этот цилиндр и эти несколько миль упрямых кристаллов были последними остатками некогда престижной школы Тахиструктуралистов.
– Это намек? Ты хочешь сказать, я разрушаю свою жизнь? Люди на празднике дважды сказали мне, прямо или обиняками, что я представляю опасность для Ойкумены. Кто остановил меня?
– Не я. Пока существует жизнь, существует и риск. Насколько риск оправдан, невозможно оценить объективно. В этих вопросах расходятся мнения даже самых разумных людей. Мы же, софотеки, и вовсе не станем вмешиваться в это.
Фаэтон пролетел еще два цилиндра, они были жаркими и пахучими, как атмосфера Венеры. Здесь жили рожденные в Аду существа с Плато Лакшми и Иштара. Фаэтон видел их серо-коричневые, напоминавшие ульи города, соединявшиеся дамбами из лавы либо дорожками, проделанными специальными машинами. Только по одной, может быть, по двум из этих пылающих дорог передвигались продолговатые фигуры. Эти адские формы тел стали непопулярны еще несколько веков тому назад, когда завершилось формирование твердой поверхности на Венере. Однако дети Ада, по каким-то лишь им ведомым причинам, предпочитали сохранять прежнюю форму тела, так хорошо им знакомую.
Он пролетел сквозь цилиндр, в котором рядами выстроились блеклые пирамиды, тротуары между ними были пустынны. Фаэтон не заметил ни малейших признаков
Радамант продолжил:
– Мы не можем управлять вашей жизнью, потому что в противном случае мы завладеем вашими жизнями, а вы будете лишь опекунами или распорядителями. Как вы думаете, вы бы больше или меньше ценили вашу жизнь в таком случае? А если бы вы ценили свою жизнь меньше, разве не стали бы вы рисковать еще больше и не привело бы это к саморазрушению? С другой стороны, если человек свободно распоряжается своей жизнью, он может свободно экспериментировать, рискуя лишь тем, что принадлежит ему, пока не достигнет счастья.
Повсюду в этих цилиндрах мы можем видеть результаты неудачных экспериментов, загубленные жизни, людей, которые не могут покинуть единые системы умов, эти тупиковые формы существования.
Пока существует жизнь, будут и эксперименты, и прогресс, и невозможно избежать боли и неудач. Самое большее, что мы можем сделать, это дать людям максимум свободы, чтобы никому не приходилось расплачиваться за чужие ошибки. В таком случае боль поражения затронет лишь того, кто рисковал. Невозможно предугадать, какие именно жизненные пути ведут в тупик. Даже мы, софотеки, не сможем предсказать это.
– До чего же вы великодушны! Нам всегда будет предоставлено право совершать ошибки.
– Берегите эту свободу, молодой хозяин, она – основа всех остальных свобод.
– А как же частная жизнь? Гелий ведь один из них? Из тех, кому выгодна моя амнезия?
– Очень смелое предположение. Не думаю, что выдам чужой секрет, если скажу, что, скорее всего, именно Гелий прислал к вам Дафну.
– Что? Я думал, что ты – в смысле, эта твоя версия – знаешь не больше, чем знаю я.
– Совершенно верно, хозяин. Но я в состоянии делать выводы, основываясь на простой логике. Где была Дафна, когда вы уходили?
– В контейнере для виртуальных видений. Она собиралась поиграть в какую-то игру… Подожди минуту… Я полагал, она пробудет в симуляции несколько дней. Она ведь не новичок в играх.
– Она играла на приз?
– Вроде бы да.
– Она была на маскараде, значит, никто не знал, где она находится. Кто мог знать, как ее найти? Кто мог вмешаться в игру? Кто мог попросить ее сделать что-то, зная, что, по ее мнению, это «что-то» важнее игры? И еще… этот кто-то должен был знать, где находитесь вы…
– Мы ведь нищие с Дафной? В таком случае, если она участвует в игре, если я запускаю программу или просто отправляю сообщение, Гелий получает счет. Полагаю, он все знает о нас, ему стоит только просмотреть счета. И… О господи! Он даже знает, что сейчас я разговариваю с тобой.
– На эти беседы уходит компьютерное время. Гелий не знает, о чем мы разговариваем, но знает, сколько времени и умственных усилий я трачу.
– Он знает, куда мы сейчас отправились? Он знает, зачем я понадобился Курии?