Золотой жук. Странные Шаги
Шрифт:
Когда вся эта суматоха дошла до апогея, отец Браун совсем перестал видеть сцену, ибо прямо перед ним почтенный магнат из Сити встал во весь рост и принялся ошалело шарить у себя по карманам. Потом он в волнении уселся, все еще роясь в карманах, потом опять встал и вознамерился было перешагнуть через рампу, однако бросил свирепый взгляд на клоуна за роялем и, не говоря ни слова, пулей вылетел из зала.
Священник только несколько минут следил за безумной, но не лишенной лихости пляской любителя Арлекина над гениально бесчувственным телом его врага. Арлекин хорошо, хотя и грубовато, танцевал теперь в распахнутых дверях,
Он последовал за слугой, волнуясь все сильнее, и тревогу его не разогнала комическая торжественность того, что он увидел в кабинете. Там сидел полковник Адамс, все еще наряженный в костюм Панталоне; рог из китового уса покачивался у него на лбу, но в старых глазах была такая печаль, которая погасила бы любое веселье. Опершись о камин и тяжело дыша, стоял сэр Леопольд Фишер; вид у него был перепуганный и важный.
— Произошла очень неприятная история, отец Браун, — сказал Адамс. — Дело в том, что бриллианты, которые мы все сегодня видели, исчезли у моего друга из заднего кармана. А так как вы…
— А так как я, — продолжал отец Браун, простодушно улыбнувшись, — сидел позади…
— Ничего подобного, — сказал полковник Адамс, в упор глядя на Фишера, из чего можно было заключить, что подобную мысль уже высказывали. — Я только прошу вас, как и всех мужчин, оказать мне помощь.
— То есть вывернуть свои карманы, — закончил отец Браун, и на свет божий появились семь шиллингов шесть пенсов, обратный билет в Лондон, маленькое серебряное распятие, маленький требник и плитка шоколада.
Полковник долго глядел на него, а затем сказал:
— Признаться, содержимое вашей головы интересует меня гораздо больше, чем содержимое ваших карманов. Ведь моя дочь — ваша воспитанница. Так вот, в последнее время она… — Он не договорил.
— В последнее время, — выкрикнул почтенный Фишер, — она открыла двери отцовского дома головорезу-социалисту! Этот молодчик открыто заявляет, что готов украсть все, что угодно, у тех, кто богаче его. И вот пожалуйста!.. Я богатый человек, куда уж богаче!
— Если вас интересует содержимое моей головы, то я могу вас с ним ознакомить, — устало сказал отец Браун. — Чего оно стоит, вы будете судить потом. Вот что я нахожу в этом старейшем из моих карманов: те, кто собираются красть бриллианты, не проповедуют социализма. Скорее уж, — добавил он мягко, — они его осуждают.
Его собеседники быстро переглянулись, а священник продолжал:
— Видите ли, этих людей мы, в общем-то, знаем. Такой социалист не украдет бриллианты, как не украдет он и египетскую пирамиду. Нам бы лучше заняться другим человеком — тем, кого мы не знаем. Этот актер, Флориан… Хотелось бы мне знать, где он сейчас?
Панталоне вскочил и большими шагами вышел из комнаты. В антракте — то есть пока его не было — миллионер взирал
— Полисмен лежит на сцене. Занавес поднимали шесть раз, а он все еще лежит.
Отец Браун выронил книгу и уставился в пространство, словно вдруг сошел с ума. Мало-помалу его серые глаза снова посветлели, и тогда он спросил, казалось бы, не к месту:
— Простите, полковник, когда умерла ваша жена?
— Жена? — удивленно переспросил старый воин. — Два месяца назад. Ее брат, Джеймс, приехал через неделю после ее смерти.
Маленький священник прыгнул, как подстреленный кролик.
— Живее! — воскликнул он с необычайной для себя горячностью. — Живее! Нужно пойти взглянуть на полисмена!
Они нырнули под занавес, чуть не сбив с ног Коломбину и клоуна (которые шептались о чем-то с весьма довольным видом), и отец Браун нагнулся над распростертым комиком-полисменом.
— Хлороформ, — сказал он, выпрямляясь. — И как я раньше не догадался!
Все молчали в недоумении. Потом полковник медленно произнес:
— Пожалуйста, объясните толком, что все это значит?
Отец Браун вдруг громко расхохотался, затем остановился и проговорил, задыхаясь и с трудом подавляя приступы смеха:
— Джентльмены, сейчас не до разговоров. Мне нужно догнать преступника. Этот великий французский актер, который играл полисмена… этот гениальный мертвец, с которым вальсировал Арлекин… которого он баюкал на руках и швырял во все стороны, — просто… — Он не договорил и пустился бежать.
— Да кто же он? — крикнул ему вдогонку Фишер.
— Настоящий полисмен, — ответил отец Браун и скрылся в темноте.
В дальнем конце сада, на фоне сапфирового неба и серебряной луны, сверкали купы вечнозеленых деревьев, и даже в ту зимнюю ночь цвет их был мягок, как на юге. Веселая зелень колышущихся лавров, глубокая, отливающая пурпуром синева небес, огромный кристалл луны, а вверху, по веткам деревьев, карабкается кто-то странный — не столько романтический, сколько немыслимый. Человек этот весь искрится, как будто он усеян десятью миллионами лун, и при каждом его движении свет настоящей луны загорается на нем новыми вспышками голубого пламени. Но, сверкающий и дерзкий, он ловко перебирается с маленького дерева на высокое развесистое дерево в соседнем саду и задерживается только потому, что под маленьким деревом скользнула чья-то тень и голос окликнул его снизу.
— Ну что ж, Фламбо, — произнес голос, — вы действительно похожи на летучую звезду. Но летучая звезда в конце концов всегда становится звездой падучей.
Наверху, в ветвях лавра, человек, искрящийся серебром, наклоняется вперед и, чувствуя себя в безопасности, прислушивается к словам маленького человека.
— Это ваша лучшая проделка, Фламбо. Приехать из Канады (с билетом от Парижа, надо полагать) через неделю после смерти миссис Адамс, когда всем не до вопросов, — ничего не скажешь, ловко придумано. Еще ловчей вы сумели выследить «летучие звезды» и разведать, когда приедет Фишер. Но все остальное — не просто ловко, а поистине гениально. Выкрасть камни для вас, конечно, не составляло труда. При вашей ловкости рук вы могли и не прибегать к ослиному хвосту, который вы пытались прицепить к фалдам фишеровского фрака. Но в остальном вы превзошли самого себя.