Золотые коронки
Шрифт:
— Ты!.. Ты!.. И ты мне сказала «родной»!.. Подлюка!
Звук пощечины был звонкий, но Галина не слышала его. От удара она точно оглохла, а когда опомнилась, в комнате было темно, из окна тянуло прохладой, а листва в саду шумела точно так же, как и полчаса назад.
На последнем зачете по спецпредмету в аудитории в качестве гостя сидел между преподавателем и деканом секретарь райкома комсомола и довольно рассеянно слушал, как студентки читали наизусть по-немецки отрывки из пьес. «Коварство
— Вот здорово! — не удержался он от похвалы.
— Блестяще! — заулыбался старый профессор, неравнодушный к способной студентке. — Она молодчина! Есть в ней, знаете ли, что-то определенно самобытное, артистическое. Талант, батенька, всегда себя проявит!
Секретарь райкома поздравил Галину с успехом и, узнав, что она выходит замуж, обещал прийти на свадьбу. Галина и Семен жили в общежитии, свадьбу сыграли в красном уголке. Денег было в обрез, и вина не хватило, зато попели и поплясали вволю. Галина аккомпанировала на пианино, а когда гости устали, сыграла прелюдию Рахманинова и «Аппассионату» Бетховена.
Комсомольский вожак всерьез убеждал Семена, что Галине надо попробовать себя в театре.
— Что вы! Что вы! — смеялась Галина. — Мы с Сеней в школу поедем работать, только вместе! Ни за что не расстанемся!
Но они все-таки расстались. В ту минуту, как скрылся из глаз эшелон, увозивший Семена в армию, Галина твердо решила последовать за ним. Только на фронте она будет чувствовать себя рядом с мужем. Зайти прямо в военкомат она не рискнула и отправилась за советом в райком комсомола.
Секретарь не забыл ее. Он разделял чувства Галины. Конечно, на фронте она будет не менее полезна, чем тысячи женщин, одевших военную форму. Но есть и другое дело… С ее артистическими способностями, с ее лингвистическим и музыкальным образованием… Таких, как она, немного…
То, что предложил секретарь райкома, было ошеломляюще романтичным, превосходившим самые несбыточные мечты ее юности. Такой роли не имели даже ее любимые киноактрисы. Ее не торопили с ответом, но она не колебалась. Потом с ней беседовали серьезные военные люди. Ей честно сказали, что ее ждет. Они не преувеличивали, все было правильно…
Да, все было правильно, все-все, кроме этой встречи. А сейчас щека ее, прижатая ладонью, пылала, и сердце горело, как никогда в жизни, и мысли смешались. Случилось чудо: он выплыл из хаоса неизвестности, неузнаваемый, разбитый, больной, он едва держался на ногах. Она хотела накормить его, согреть, укрыть от всех опасностей… Да, да, укрыть, ведь он бежал из плена…
Боже мой! Его задержат! В таком виде! Она подбежала к окну, позвала: «Сеня!»… И забыв, что на ней ночная пижама, ринулась на улицу…
Галина обежала весь квартал, Семен словно сквозь землю провалился. Машинально, еле дыша, она притворила
— Мама, ушел… И он плюнул, мама, — прошептала она.
— Ты что бесишься? Что буйствуешь? — вскипела привычным, но бесполезным теперь родительским гневом Оксана Ивановна. — Мало тебе днем колобродить, еще ночью. Не наигралась с энтим Падлюком?!
— Мамочка! — сказала Галина и бросилась к матери: только мать способна понять ее горе, только на материнской груди можно выплакаться.
Оксана Ивановна отгородилась от нее.
— Не трожь! Завтра же выматывайся отселе!
— Мамочка, Семен приходил, мама!
Жгучая спазма стиснула горло Оксаны Ивановны.
— Брешешь! — Она глянула на открытое, уже посеревшее окно, на измятое отчаянием лицо дочери, и надежда окрасила внезапным румянцем ее суровые от резких морщин щеки; зять был бы для нее сейчас не просто родным человеком, только он мог вернуть к ней дочь. — Где ж он, ну, говори! Откудова он взялся, Семен?
— Из плена бежал, мамочка, а теперь ушел, не знаю куда. Сейчас светать начнет, его могут поймать! Что же мне делать?
Оксана Ивановна пальцем смахнула набежавшую слезу. Все оставалось по-старому.
— Из плена убёг! — расслабленным голосом повторила она. — К тебе первым долгом наведался! Ах, боже ж мой! — и вдруг взыскательно укорила: — И должон был уйти! А ты как думала! Мне впору бежать…
Она старчески тяжело прошлепала к двери. Галина, рыдая, упала на тахту.
Тревожный день
Мотоцикл бешено мчался по проселку, оставляя за собой длинный штопор пыли, на перекрестке выскочил на грейдер, понесся по направлению к Ново-Федоровке и влетел в село на предельной скорости, обдавая улицы бензиновым перегаром. Девушка-регулировщица указала мотоциклисту флажком на бревенчатую избу о шести окнах, и он подкатил туда, поставил машину на рогатку и взбежал на крыльцо. Сержант с автоматом преградил дорогу.
— К майору Ефременко, не видишь, что ли! — размахивая пакетом, рассердился мотоциклист.
— Стой! — хладнокровно сказал сержант и, приоткрыв дверь, негромко позвал: — Товарищ старший лейтенант, на выход!
Офицер задумался над пакетом. Начальник лег перед рассветом. К тому же, когда он заступил на дежурство, наведался врач из санбата, сказал, что Ефременко надо дать покой, иначе его госпитализируют.
— Ну, что же вы, товарищ старший лейтенант, ведь срочно! — заволновался мотоциклист, и дежурный решился.
К его удивлению, майор не спал, а старательно скоблил перед зеркальцем впалые щеки безопасной бритвой. Он расписался в получении пакета, проставив время — 9-20, вытер полотенцем с лица остатки мыльной пены, выправил воротник гимнастерки и лишь после этого распечатал пакет.