Золотые коронки

Гринин Ефим Иосифович

II

Зейцель солгал Павлюку. Полковник был у себя, его душила астма. Во время первого приступа денщик бросился за штабным врачом, но полковник не позволил. Болезнь была давняя, он знал ее симптомы и лечился без посторонних глаз. У него было своеобразное понятие о воинской чести.

Вечером, почувствовав себя лучше, полковник ужинал в ресторане. А ночью приступ удушья повторился с такой силой, что набожный Зейцель в страхе молился за жизнь оберста. Он не покидал больного ни на минуту, трезво считая, что для него, Зейцеля,

здоровье оберста в тысячу раз важнее всех телефонных звонков. Если господь призовет к себе душу оберста, то Зейцеля постигнет самая худшая участь — ему не увильнуть от окопов.

Под утро дыхание полковника выровнялось, и Зейцель стал отвечать по телефону, что начальник вернется к полудню. Действительно, в двенадцатом часу полковник проснулся и потребовал завтрак. Омлет, порция шпика и две стопки коньяку восстановили его силы. Он закурил сигару, сел к столу и раскрыл газету, намереваясь заняться психоанализом, но в этот момент зазвонил полевой телефон, соединявший его со всей округой. Зейцель, прибиравший кабинет, обмер от страха, что его обман разоблачится.

— Ступайте! — отослал его полковник и взял трубку. — Алло, да я. Говорите громче. Что? Убиты? Полицейский и солдат? Меня это не касается, это дело фельдкомендатуры и гестапо. Все! — он положил трубку и пробормотал: — Проклятая страна! Проклятый народ! Фюрер прав: Россия должна быть превращена в пустыню! При любом исходе… Беспощадность и неуклонность…

Этот звонок настроил полковника на другой лад, и, забыв о психоанализе, он вызвал к телефону фельдфебеля Рюдике.

— Как дела, Рюдике? Разведчик дал показания? Вы болван, Рюдике! За два дня никаких результатов, я вас разжалую! — он побагровел и прошипел в телефон: — Вы мясник, Рюдике, и ни дьявола не смыслите в психологии этих проклятых людей. Они все знают русский язык, у них во всех школах изучают русский язык. Молчать! Я сам займусь!

Потом позвонил Павлюк. Его сообщение вернуло полковнику хорошее расположение духа. А спустя несколько минут ему нанес визит обер-лейтенант фон Хлюзе.

— Хайль Гитлер! — барон небрежно выбросил руку вперед.

— Хайль! — ответил полковник, идя навстречу. — Рад вас видеть у себя, барон!

— Как здоровье, герр оберст? — любезно осведомился барон. — Я слышал, у вас был приступ астмы.

— И сильный, барон. Проклятая астма замучила.

— Вам нужно отказаться от шпика, герр оберст, ваша полнота вредит вам.

— Будь я проклят, если это сделаю, — сказал фон Крейц, придвигая гостю стул. — Шпик и коньяк — это лучшее, что еще осталось в жизни.

— Не скромничайте, герр оберст. Вчера в ресторане вы совсем не кротко поглядывали на мою даму.

Барону льстило, что его дама вызвала восхищение всех офицеров. Фон Крейц, опытный физиономист и психолог, давно уяснил характер барона. До сих пор ничего предосудительного в его поведении не замечалось. Однако стоило фон Хлюзе показаться с Галиной, как полковнику тотчас донесли об этом. И в ресторане ему было важно убедиться, что барон будет с женщиной. Фон Хлюзе — старший весьма строг на этот

счет. Вот почему полковник охотно поддержал разговор о Галине.

В свою очередь барон опасался скомпрометировать себя связью с непроверенной женщиной. Можно было обратиться за справками в гестапо, но аристократическая натура барона восставала против услуг гестапо в столь щекотливом деле. Фон Крейц же был в известной зависимости от дяди, и поэтому барон поделился своим планом устроить Галину личным секретарем. Когда он назвал фамилию одесского шефа Галины, полковник обещал содействие.

— Спасибо, герр оберст, на вас можно положиться, — сказал барон и, сменив дружеский тон на деловой, заметил, подойдя к карте Восточного фронта: — Вчера русские атаковали на северо-западе. Они начинают наступление с колоссальным количеством артиллерии…

Взвинченные астмой нервы полковника не выдержали менторского тона младшего по чину и по возрасту офицера, и фон Крейц с досадой перебил обер-лейтенанта:

— Я достаточно информирован, барон. Русские развивают прорыв в глубину…

— Герр оберст, я не кончил, — недовольно остановил его барон и важно продолжал: — Я уверен, что успехи русских на фронте вызовут усиленные действия англичан и американцев.

Третий принцип фон Крейца запрещал высказывать столь опасные мысли, поэтому он выразился уклончиво и глубокомысленно:

— Я никогда не верил в прочность союза русских с англо-саксами. Они еще передерутся.

Эта точка зрения вынудила барона сделать такое непатриотическое замечание, которое фон Крейц постарался запомнить на всякий случай:

— Драка будет из-за раздела Германии, не раньше, герр оберст. А пока дела идут все хуже. Генерал нездоров…

— Да? — вставил полковник.

— Откровенно говоря, он просто встревожен. Остался неподвижным лишь наш участок фронта, и это затишье ненадолго. Ваше мнение, герр оберст?

— Противник накапливает войска, барон. Перехваченные радиограммы подтверждают движение свежих частей. Мы проверяем это.

Барон попросил не обойти его при передаче сведений генералу.

— За добрые вести и гонцу награда, герр оберст, — доверительно сказал он. — Мне нужны погоны гауптмана. Дядя пишет: фюрер в ярости, так что тревога генерала не напрасна. И для вас, герр оберст, может не быть другого такого момента. В случае удачи ваши акции высоко поднимутся.

Полковник с усилием согнул толстую шею.

— Я всегда был уверен в вашей дружбе, барон.

Барон вытянул палец к карте и сказал напыщенно, словно выступал перед солдатами, отправляемыми на фронт:

— Генералу необходимы все детали подготовки наступления русских. На узком участке мы создадим мощную линию обороны. Выясните, герр оберст, направление главного удара, и мы вроем в землю «тигры» и «пантеры». Это будет непробиваемо!

Полковник потерял веру в непробиваемость укреплений, однако свои сомнения он держал под замком. В его интересах было выставить в самом выгодном свете свою деятельность, и он вынул из сейфа депешу Петерса.