Золотые ласточки Картье
Шрифт:
Бог есть? Следит? Пускай следит за матерью, а Артем…
– Я в университет поступать собираюсь, – ему хотелось, чтобы она обрадовалась, а мать лишь покачала головой. Лишние знания развращают душу. Лишние мысли опасны. Артему нужно покаяться… и избавиться от грешного имущества, поскольку… Об этом говорила уже не мать, но женщины и мужчины, одинаково безликие, заполнившие вдруг ее квартиру. Они трогали Артема, шептали о его грехах. И в какой-то момент он понял, что они все здесь безумны. Сбежал.
Он поступил в университет. И переехал, сняв каморку в старом доме,
Учиться ему нравилось.
Быть может, в его жизни все бы сложилось не так и плохо, если бы не Анна. Она обманула. Дразнила.
Обещала… и словами, и взглядом. Она должна была принадлежать лишь ему, но вместо этого… давай останемся друзьями. Шутка?
О нет, она это сказала всерьез, разом перечеркнув все время, принадлежавшее им двоим. Много ли его было? Несколько взглядов, в которых он прочел обещание. Прикосновения. Поцелуй в щеку, словно бы случайное касание губами губ, запах ее волос, и голос, такой тягучий печальный голос.
– Я не собирался ее убивать, – Артем говорил, глядя на золотую ласточку. – Я никогда не причинил бы ей вреда… она сама виновата… сначала она привязала меня к себе… С самого первого дня… еще с поступления… Мы тогда встретились, и она предложила прогуляться. Я согласился. Мы гуляли долго, да… мне было с ней спокойно, как будто Мила вернулась. Потом еще встречались… Она сказала, что у нее никогда не было друзей.
Васька молчит.
Что он значил для Анны? Ничего. Потенциальный… муж?
– Потом появились вы… ты вот, Стас, Пашка… Никуша со своими понтами… Марго… они Анну не любили, только ей было плевать. Нам было плевать. Я был ее единственным другом. Я знал обо всех планах… хочешь услышать, что она о тебе думала?
– Нет.
– Правильно. Вы все для нее… игрушки… Оказалось, что и я тоже… я в какой-то момент запутался, потерялся… раньше следовало бы прояснить… я вдруг понял, что люблю ее. Не как друга, а… я хотел с ней жизнь прожить.
– Только Анне это было без надобности.
– Точно. Без надобности. Я предложил ей… а она ответила, что… я только друг и ничего больше. И как друг должен ей помочь.
– С чем?
– С кем, – поправил Артем. – Со Стасом. Она собиралась тебя кинуть, нашла мишень поудобней. Знаешь, при всей моей к Анне любви я должен признать, что она была эгоистичной стервой. И ты радоваться должен, что я тебя от нее избавил.
– Порадуюсь. Потом.
Артем кивнул, давая понять, что верит… почти.
– Нет, ну стерва же! – Он сам удивлялся тому, что, несмотря на всю стервозность Анны, не способен был избавиться от нее. – Тебя кинула, меня кинула… Стаса бы тоже кинула… И любовник уже имелся. Ты знал?
– Знал.
– Вот! И все-то ей должны были… Это из-за ласточки, понимаешь? Ты ласточку забрал, и все закончилось… я увидел, какая она на самом деле.
– И захотел убить.
– Наказать. Я сказал, что у Никуши затевается встреча… междусобойчик… и Стас там будет… и если Аньке так уж охота, то могу взять ее с собой. И что есть кое-какое средство… Стасик выпьет,
– Поверила.
– Поверила и согласилась. А на хате пусто… если бы кто-то был, я бы не стал… А может, она мне чего плеснула? Начала твердить, что я не так все понял, что я лишь друг… а у меня крышу сорвало. Со всеми трахаться готова, а со мной, значит, только дружить…
– Убил.
– Убил, – согласился Артем, чувствуя, как отпускает. – Она же потаскуха, грешница. Таких раньше камнями забивали… и правильно делали… за грехи свои человек должен отвечать! Нести покаяние!
Наденька пила чай с малиновым вареньем.
Яшка сидел. Смотрел, подперев щеку горстью. Улыбался.
Постарел… В черных волосах седина серебрится, морщины смуглую кожу прорезали. А улыбка прежняя, белоснежная, счастливая…
– Какая же ты красивая, Надюха…
– Я?
Это не ложь, но… или почти ложь. В любом случае ей хочется верить. И в его глазах она и вправду становится моложе.
– Ты…
Смех его тихий. И руки горячие, которые сжимают Наденькины озябшие пальцы, прижимают к щекам шершавым.
– Если бы ты знала…
– Знала что?
– Как я тебя люблю…
Знает. Наверное. А если не знает, то догадывается, и все равно готова слушать его. Краснеть, бледнеть, дрожать и не думать, что она, Наденька, постарела, подурнела и вовсе-то никогда хороша не была.
– Я боялась, что ты… что с тобой…
Черная кожанка пахнет дымом и табаком. И Наденька, уткнувшись носом в нее, рассказывает обо всем. О возвращении, о жизни своей, о дочери, которая тут же, но держится в стороне, дичится пока чужака. Наденька говорит о сестрице и отце, революции, Петюне, Катерине, которая обманула…
– Не переживай, – Яшка целует ее в лоб, и губы его холодны. – Все наладится. Вот увидишь… все обязательно будет хорошо…
Петюню увели. Наденька не спрашивала, что с ним станет, потому как не хотела знать. Ей не верилось, что Петюня собирался убить ее. И Оленьку. И девочек, наверное, тоже. Хотя… чем ему могли помешать девочки? Но убил бы.
– Теперь я с тобой…
– Как ты?
– Обыкновенно. Вовремя выбрал нужную сторону… повоевать пришлось, конечно, но ничего, зато я теперь не просто так, а герой… и при чинах… чины-то пустое… главное, что ты… ох, Надюшка, как я за тебя волновался… все боялся опоздать… И почти опоздал.