Золотые мили

Причард Катарина Сусанна

Салли проклинала убийц — они стреляли в ее мальчика, словно в картонную мишень, и вот он убит. Или, быть может, его разнес на куски разорвавшийся снаряд? Ей представлялся Лал — то распростертый на изрытой снарядами земле, то где-нибудь на перевязочном пункте. Она видела его умирающим, мертвым; видела его застывшее бескровное лицо, изувеченное тело; мысли ее путались, горе и гнев душили ее.

Как могут женщины притерпеться к безумию войны? Как можно допустить, чтобы юношей в расцвете сил и красоты — все равно, будь то друзья или враги — превращали в кровавое месиво! Зачем женщины рожают сыновей, если их ждет такой конец? Зачем они

растят их красивыми, сильными? Чтобы послать потом на убой? Зачем существуют войны? В чем их причины? Сквозь горе и жгучий гнев, вызванные смертью Лала, пробилось воспоминание о том, как Динни с Томом беседовали о причинах войн. Вспомнилось и то, что говорила об этом Надя.

Никого, кроме Салли и Морриса, не было дома, когда парнишка-почтальон привез телеграмму. Он укатил на своем велосипеде, беспечно насвистывая, — совсем как Лал еще так недавно.

Это было около полудня. И только в пять часов вернулся домой Том.

— Мы должны переносить горе так, как этого хотел бы Лал, — сказал он. — Не надо падать духом, отец.

— Если бы хоть знать, что с ним случилось, — пробормотал Моррис. — Как это было…

— Нам скоро напишут, — сказал Том.

Лал мертв, и ничто не может смягчить горечь этой утраты, но каждый из них понимал, что они должны утешить и поддержать друг друга. Том пошел отправить телеграмму Дику.

Дик приехал домой в субботу. Он крепко обнял мать; в глазах его стояли слезы.

— Не могу этому поверить, — сказал он. — Лал был так полон жизни. Казалось, с ним ничего не может случиться.

— Мы все так думали, — сказала Салли.

Хотя Том и Дик старались окружить заботой отца и мать, но Салли знала, что смерть брата была для них жестоким ударом. Потеря Лала пробила первую брешь в кругу семьи. Особые, крепчайшие узы дружбы связывали братьев. Тут даже она и Моррис оставались немного в стороне.

— Кто-нибудь сообщил Дэну? — спросил Дик.

— Я напишу ему сегодня вечером, — сказала Салли. Но Дик пообещал сделать это за нее.

Дик был в хаки, и от этого ей стало еще тяжелее. Благодаря постоянному пребыванию на свежем воздухе и физической тренировке он выглядел хорошо, загорел и окреп. Но грубая мешковатая форма, в которую он был облачен, вызывала у Салли такое ощущение, словно в этой жестокой войне жизнь Дика будет цениться еще меньше, чем жизнь Лала.

Она решила, что не поедет во Фримантл провожать сына. Это выше ее сил — видеть, как отходит военный транспорт, и знать, что Дик стал одной из маленьких, кишащих на палубе фигурок, на которых надели одинаковую, грубую, дурно пахнущую одежду и теперь посылают куда-то, чтобы убивать и быть убитыми. Когда уезжал Лал, было иначе — она не сомневалась, что он вернется. Но теперь, после смерти Лала, может ли она надеяться вновь увидеть Дика?

Глава XXXIII

В последующие месяцы Салли горевала не только о Лале, но и о тысячах своих соотечественников, мужчин и юношей, погибших на Галлиполи или в синих водах у берегов Эгейского моря.

Люди были потрясены известием об эвакуации войск с Галлиполи. В официальных сообщениях разъяснялось, что войска вели на полуострове позиционные бои, имевшие большое стратегическое значение, и воздавалось должное несравненной доблести австралийских и новозеландских солдат, которые штурмом взяли побережье и закрепились на своих позициях, но эти разъяснения не могли рассеять скорби о многих жизнях, напрасно принесенных в жертву.

О галлипольской операции говорили как о непоправимой ошибке.

Салли поклялась, что никогда не простит этой ошибки. Но она чувствовала себя беспомощной в вихре военного безумия, охватившего страну. Австралийские войска дрались теперь в Палестине и во Франции. Дик уже отплыл за океан — по-видимому, во Францию. Каждый день над его головой будут с грохотом рваться снаряды и с визгом проноситься шрапнель. Он будет шагать по опустошенной стране, ползти по грязным окопам или укрываться в землянке, будет ходить в отчаянные штыковые атаки под ураганным огнем противника, как делал это Лал.

Порою мысли о дьявольской жестокости войны сводили Салли с ума. Она не могла без ужаса и отчаяния думать о том, что приходится переживать Дику, о том, как страдают вместе с нею тысячи матерей. Но ведь ни проклятиями, ни рыданиями горю не поможешь, думала Салли. Нужно быть твердой и нужно уяснить себе, что же это за бедствие, от которого страдает человечество, понять, есть ли действительно какая-то правда в том, что говорят Чарли О'Рейли, Динни и Том, будто можно прекратить эту войну и предотвратить возникновение войн в будущем.

После этих тяжелых раздумий и напряженных усилий разобраться в происходящем, Салли трудно было сидеть на собраниях Красного Креста — спокойно вязать или шить, выслушивая доводы в пользу всеобщей мобилизации.

А многие уже привыкли к тому, что где-то идет война, и даже газеты читали лишь от случая к случаю. Они читали о боях, в которых были ранены и убиты тысячи солдат, и это их почти не трогало. Они читали о подорвавшихся судах и разрушенных городах, и казалось, что никакие ужасы уже не способны произвести на них впечатление. Салли представлялось, что у таких людей мозги обросли как бы панцирем, от которого отскакивает все неприятное, не оставляя следа.

Ее поражало, как это мужчины и женщины занимаются своими домашними и служебными делами, словно никакой войны вовсе нет, жалуются на мелкие затруднения и лишения и все так же веселятся, кутят, устраивают пирушки. Лавочники похвалялись, что дела у них идут «на прежнем уровне», а на ежегодные скачки, как всегда, собирались несметные толпы народа.

Теперь на улицах попадались солдаты, вернувшиеся с фронта, — безногие, безрукие калеки. Больницы были забиты тяжело раненными. В судах разбирались дела по обвинению солдат в пьянстве и буйстве, в вымогательстве, в нарушении общественного порядка. Демобилизованные уже обивали пороги в поисках работы. Социалисты и члены ИРМ сидели по тюрьмам за выступления против войны и воинской повинности.

Забастовка судовых механиков на реке Клайд в Шотландии взволновала прииски: она указывала на рост недовольства в «старой Англии», где население было возмущено тем, как капиталисты наживаются на войне.

Статья, напечатанная по этому поводу в «Горняке», призывала приисковых рабочих проявить солидарность с механиками.

В статье говорилось: «Среди тех, кто сейчас бастует, не найдется ни одного, кто с радостью не отдал бы все свое время и весь свой труд на благо родины, на защиту своих соотечественников — как у себя на родине, так и за границей. Но они решительно отказываются служить орудием накопления огромных прибылей. Они единодушно требуют, чтобы правительство взяло в свои руки военные заводы и судостроительные верфи и осуществляло над ними контроль в интересах всего народа».