Золотые оковы власти
Шрифт:
Да, принцесса Элиан ничего не знала о мире, а мир не знал ничего о ней.
Скрипнула дверь, впустив порыв теплого утомленного ветра и одну из придворных дам – молодую девушку чуть постарше своей госпожи, ясноглазую и светловолосую; она была миниатюрной и очень хорошенькой, особенно когда улыбалась – улыбка совершенно преображала строгое лицо, добавляя ему мягкости и какой-то неизъяснимой прелести, какой-то почти девственной, невинной святости.
– Ваше Высочество, Ваша матушка просила Вас зайти к ней сегодня вечером, – произнесла вошедшая своим тихим голосом, опускаясь перед младшей дочерью короля в изящном и почтительном реверансе. Принцесса поглядела на нее, желая сказать что-то приветственно-благодарное, но не смогла выдавить ни звука – в душе ее вдруг поднялось что-то смутное и болезненное при взгляде
Казалось, на какое-то мгновение Элиан провалилась куда-то – в какую-то черную пустоту, в бездонную дыру с зияющей по краям мглой, и пришла в себя только после прикосновения своей фрейлины, которую, к слову сказать, звали Клэр – мудрая девушка не стала тревожить вопросами и утешениями свою госпожу, прекрасно зная, что есть моменты, когда любые слова, пускай даже самые теплые и светлые, становятся лишь ненужными диссонансными звуками, не достигающими сердца и не трогающими ничего в страдающей душе.
Поэтому камеристка позволила себе лишь улыбку, понимающую, печальную и едва уловимую, и поднесла принцессе новое платье, помогая ей одеваться – Элиан делала все, что от нее зависит, поднимала и опускала руки, вдевала их в рукава, однако все это совершалось бездумно и совершенно бездушно, как будто она была марионеткой, а Клэр – кукловодом, дергающим за нити паутины.
Наконец, королевская дочь вроде бы ожила, как бы могла ожить статуя, долгие столетия пребывавшая в застывшем состоянии – во всяком случае, дернулась и подняла голову, скользнув взглядом по прозрачной глади зеркала, поднесенном ей расторопной придворной дамой; взгляд ее был рассеян и не фокусировался на отражении, а губы сложились в трепещущую, пустую улыбку. Затем, подождав, пока фрейлина застегнет на ее шее тонкое серебряное ожерелье и подаст склянку любимых духов, принцесса кивнула ей и быстрым шагом вышла из помещения.
Наверное, она и сама не знала, куда идет – просто передвигала ноги без всякой цели, заученно кивая лакеям и стражникам у каждого зала, склоняющимся перед ней в учтивых поклонах; в груди у принцессы гулко билось сердца, с треском ударяясь о ребра, и на какое-то мгновение Элиан даже испугалась, что оно может проломить их. Ей почудилось что рассудок ее помутился, слишком резким представилось вдруг все вокруг, слишком ярким и переливающимся, однако несоизмеримо далеким, будто бы находилось не в шаге, а в тысяче километров от нее – но лишь на секунду.
Девушка не совсем понимала, как могла она столь сильно забыться, как могла позволить увлечь себя спорными и несбывшимся мечтаниями и как будто бы действительно позабыть о разлуке со всем, что окружало ее с самого раннего детства?.. «Однако, с другой
С каждым словом, произнесенным в ответ собственному «я», дочь короля все более убеждалась в своей правоте, все более чувствовала, что ей становится лучше, что взор ее проясняется, а сердце уже не бьется столь сильно и оглушающе, как прежде.
Остановившись, Элиан глубоко, прерывисто вздохнула и огляделась вокруг себя, неожиданно обнаружив, что находится почти перед самой библиотекой короля Стефана – своего любимого места, возможно, самого тихого и уединенного во всем дворце. Не раздумывая, она направилась к резным позолоченным дверям – не столько для того, чтобы проститься, не столько для того, чтобы в последний раз посмотреть на книги и провести пальцами по тяжелым кожаным переплетам, но хотя бы для того, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.
Это было большое помещение, светлое и просторное, с уходящими вверх стеллажами и стрельчатыми витражными окнами, просачиваясь сквозь которые, лучи солнца изображали на мозаичном полу невообразимые рисунки красных, матово-синих и зеленых цветов – принцесса помнила, что в детстве любила смотреть на них и придумывать разные истории, отраженные в ее сознании тысячью различных оттенков.
Элиан прошла в библиотеку, инстинктивно стараясь ступать как можно тише – место это было для нее настолько родным, настолько теплым, домашним и каким-то святым, что уже не представлялось удивительным, как ноги могли привести ее сюда. Это было обозначение дома, ибо только здесь, в этой большой комнате с высокими стенами принцесса чувствовала себя не дочерью короля, а просто девушкой, обычной, совершенно непримечательной девушкой, увлекшейся чтением нового романа, волнующего ее юное сердце, и ощущение это было особенно дорого – в нем не было фальши или лести, чего-то такого сухого и ненатурального, чего бы хотелось поскорее исторгнуть, напротив, оно приносило столько умиротворения, столько какой-то совершенно искренней радости и странного трепета, что его хотелось помнить и хранить в своем сердце.
На едином порыве принцесса подошла к стеллажам, и провела пальцами по корешкам – чутко, трепетно, с неизъяснимой, только ей понятной нежностью, и глубоко вздохнула, чувствуя в ответ ободряющее тепло под толстыми кожанами переплетами; не отнимая руки, она отрешенно подумала, что будет скучать по всем им.
– Элиан!..
Девушка резко обернулась, встретившись взглядом со своим младшим братом, наследным принцем Моргана, Адрианом – субтильным и несколько угловатым, но несомненно изящным юношей с тонкими, ассиметричными чертами лица и наивным взглядом светлых глаз. Он слегка улыбнулся, неловко и как-то по-особенному трогательно, как могут улыбаться только мальчики, смущающиеся и не желающие показать свое смущение, и сделал робкий шаг навстречу сестре.
– Ваше Высочество, – принцесса криво улыбнулась брату, чувствуя в себе прилив чего-то обжигающе-теплого, но странного и неловкого, почти стыдного, – я думала, Вам сейчас должно быть на занятиях, разве не так?..
– Верно, – кивнул юноша, как-то очень внимательно, почти осторожно всматриваясь в лицо собеседницы; у Элиан отчего-то создалось смутное ощущение, что ее брат опасается или даже боится чего-то, но чего именно, она не смогла бы точно сказать, – но сегодня меня отпустили раньше положенного срока, – ровно продолжил принц, подбирая слова, как человек, тщательно пытающийся скрыть проявление волнения за маской нерушимого спокойствия – все дело в том, что у Адриана эта маска была сделана из бумаги, а не из стали.
– А Софи?..
Неловкая пауза повисла между ними после этих неосторожных слов; принц непроизвольно опустил глаза, виновато потупившись, и произнес так непринужденно, как только мог:
– Я не видел ее сегодня, Элиан, и потому не знаю.
Однако поведение его твердило обратное: и быстрый, как бы утешающий взгляд, скользнувший по лицу сестры, и выражение лица, ставшее вдруг каким-то отрешенным и даже холодным, и весь его посерьезневший вид, какой мог бы быть у взрослого мужчины в теле ребенка.