Золотые врата. Трилогия

Николаев Андрей Евгеньевич

– Ты, дружок, неси сюда, что там у нас покушать, – обратился к секретарю Николай Михайлович, – а вы, господа, присоединяйтесь. Буду сердечно рад, коли не побрезгаете. И казачков зовите.

Сильвестр сноровисто расстелил на траве скатерть, с натугой вытащил из коляски кофр и принялся выгружать из него припасы. Головко только крякал, глядя на такое богатство: первым делом на скатерти возник хрустальный графин в окружении серебряных стопок, рядом, в фарфоровых тарелочках устроились нарезанная до прозрачности копченая осетрина, балык из стерляди,

копченый окорок и нежнейшая буженина. В фаянсовых плошках расположились маринованные маслята, паштет из гусиной печени, паюсная икра. На широкое блюдо Сильвестр разложил крупно порезанные помидоры и огурцы, пучки зеленого лука, на отдельной салфетке поместился порезанный каравай. Завершив картину полуведерным кувшином кваса, секретарь отступил, залюбовавшись собственной работой.

– Прошу к столу, господа, – пригласил князь.

Сильвестр разлил водку, офицеры и князь чокнулись за победу русского оружия, казаки молча махнули по стопке, под ободряющие советы Козловского набрали со скатерти закуски и отошли в сторону.

Когда утолили первый голод, князь предложил выпить за погибель супостата, придет ли она от православных воинов, или от негостеприимства российского Отечества. Головко хитро взглянул на него.

– Вы, ваше сиятельство, будто все наперед знаете.

– Эх, господин хорунжий, – князь не спеша выпил водку, – долгие лета – многие знания, многие знания – многие беды. Судьбы наши предрешены так же, как и судьба этой военной компании. Слышали такие слова: все, что с нами случится, уже записано на листах наших судеб и ветер времени, играя, переворачивает страницы.

– Красиво, – одобрил Головко, – это, ежели по нашему сказать: человек предполагает, а бог располагает.

– Верно.

– Вы и свою судьбу знаете, ваше сиятельство? – спросил слегка захмелевший корнет.

– Давайте, господа, без титулов. Зовут меня Николаем Михайловичем, прошу так и обращаться. Да, Алексей Васильевич, к сожалению, я знаю свою судьбу. Ждет меня смерть от камня, – спокойно сказал князь, – а вот Сильвестр, – он указал на секретаря, – хоть и не военный человек, как вы, и жутко боится всяческого оружия, погибнет от летящего металла. Как – не знаю, но от летящего металла.

– Ваше сиятельство, – жалобным голосом сказал секретарь, – вы же обещали не напоминать.

– Ну, прости ради Бога, дружок.

Корсаков рассмеялся, откинулся на спину, разбросал руки, глядя в высокое голубое небо.

– И когда же сбудется ваше предсказание, Николай Михайлович? Нет, не говорите! Даже думать о смерти в такой день не хочется.

Козловский грустно усмехнулся и промолчал.

Попетляв среди сжатых полей и начинающих желтеть березовых рощ, дорога нырнула в сосновый бор. Солнце накалило золотые стволы, пахло смолой и хвоей. Копыта коней мягко ступали в мелкой дорожной пыли.

Князь вынул из кармашка брегет,

щелкнул крышкой. Затейливая мелодия вывела хорунжего из сонного состояния. Он восхищенно цокнул зыком.

– Вот ведь какая штука мудреная. И который же час, позвольте спросить?

– Почти три по полудни, – ответил Козловский, – часам к шести будем на месте, господа.

По деревянному мосту перебрались обмелевшую речушку. Дальше дорога раздваивалась. Казак, которому в Москве хорунжий презентовал соломенную шляпку, спешившись, рассматривал следы на перекрестке. Головко дал знак Сильвестру придержать коней, тот натянул вожжи, коляска остановилась.

– Что там, Семен? – спросил хорунжий.

– Разъезд, кажись, – казак, присев на корточки, растер в ладони горсть дорожной пыли, – чуток нас опередили.

– Ну так что?

– А вот, глянь, Георгий Иванович. Подковы не наши и гвозди вишь как лежат.

– Думаешь, француз?

– Да кто ж его знает. Вроде бы и далеко от француза оторвались, а там, как Бог положит.

Головко вернулся к коляске. Князь, достав табакерку, отправил в левую ноздрю понюшку табаку, подышал часто, утер слезинку и посмотрел на него.

– Не желаете, Георгий Иванович?

– Благодарствуйте, не приучен.

– Вот и господин Корсаков отказывается, – сокрушенно сказал Козловский, – эх молодежь. А зачем остановка, позвольте спросить?

– Похоже, впереди французский разъезд.

– Много их? – спросил Корсаков.

– Не больше десятка, господин корнет. Свернули направо не далее, как час назад, – ответил Головко.

– Куда ведет эта дорога, Николай Михайлович?

– Дорога? – переспросил, нахмурившись, Козловский, – это на Павлов посад, а нам левее, на Караваево. Там, на слиянии Клязьмы и Шерны деревенька моя, имение, еще дедом обустроенное. А вы, корнет, похоже, желаете француза догнать?

– Вы правы князь, – Корсаков пустил подбородный ремешок, снял и приторочил к седлу ментик, – не годится врага в тылу оставлять. Хорунжий, собери казачков своих, проверьте оружие, – он вынул из седельных кобур пистолеты, проверил шомполом заряд, – а вы езжайте потихоньку, князь. Уверен, мы скоро вас нагоним.

– Ну что ж, знать судьба такая, – прошептал Козловский.

Хорунжий с неохотой подозвал казаков, объяснил задачу. Казаки хмурились. Корсаков, горяча коня, вырвался к перекрестку.

– Ну, чего ждем, господа казаки?

– Езжайте, Георгий Иванович, – кивнул хорунжему Козловский, – что написано – то и сбудется.

– Эх, – с горечью пробормотал Головко, – дал же Бог командира. Вы не беспокойтесь, Николай Михайлович, мы быстро обернемся, – пообещал он, с места посылая коня в галоп.

Казаки пролетели следом, обдавая князя запахом лошадиного пота и взметнувшейся из-под копыт пылью.

– Пожелайте удачи, князь, – крикнул, поднимая коня на дыбы, Корсаков.

– Езжайте уж, корнет, – пробормотал Козловский, – ваша смерть еще далеко.