Золотые яблоки
Шрифт:
— Не жалуюсь, — сказал Илья.
— И тебе не надоедает каждый день делать одно и то же? Ничего нового — бетон и земля.
— Все это так, зато я чувствую, что сам зарабатываю на себя и что-то, пусть небольшое, но нужное, делаю…
— Значит, тебе в самом деле нравится работа? — уже рассерженно спросила она.
— Пока доволен, не знаю, как дальше будет.
— Но не век же ты будешь разнорабочим? Незачем было и десятилетку кончать.
— Конечно, не век. Я сначала привыкну к любой работе, а там видно будет, кем стану.
— А
— Я? — оживился Генка. — Э! Я буду сначала экскаваторщиком, как Григорий. Года два поработаю — к этому времени завод построим, — поучусь немного, и меня поставят мастером или прорабом. Поработаю и опять поучусь — и поставят меня начальником участка. Вот тогда я вас в бараний рог сверну.
— Почему нас? — с улыбкой спросила Першина.
— Не вас, конечно, — поправился Генка. — Я бездельников и негодяев колошматить буду, житья им не дам.
— Гена, — весело вмешался Василий, — негодяи и бездельники к этому времени все переведутся.
— На мой век останутся, — отмахнулся Генка.
— На кого хотел бы ты учиться? — продолжала допытываться у Ильи Першина.
— Еще не знаю. Ничего не случится — поступлю в строительный институт, на вечернее отделение. А сейчас совсем неважно, кем я работаю — плотником, бетонщиком или каменщиком. Мне важно себя проверить — могу ли с охотой работать на стройке.
— Зря, Женя, напустилась на парня, — сказал Василий. — Ты хочешь, чтобы он разложил свое будущее по полочкам и сказал, в каком году кем будет. Это только наш Генка может, — прищурился, кольнув Генку взглядом, и уточнил: — Немного полегкомысленнее он… Поработает на стройке, среди народа, и будет ясно, что делать дальше. Неплохо и грамотным рабочим стать, не всем быть инженерами. Кто у тебя отец? — спросил Илью.
— До войны работал слесарем на фабрике, — ответил Илья, думая прежде всего о том, что первый раз услышал имя Першиной. К ее грубоватой силе как-то не шло мягкое имя — Женя. — Потом он ушел на фронт, и мама получила извещение: погиб на Курской дуге…
— Да-а, — досадливо протянул Василий.
После некоторого молчания Першина сказала:
— Будь по-вашему. Ты уже, кажется, где-то до этого работал? Вот так. А теперь иди в плотники, потом машинистом башенного крана и еще кем-нибудь. Мечешься, а пора бы остановиться.
В годы войны Першина, не доучившись до седьмого класса, пошла в строительное училище. И уже начала ходить, но бросила — показалось тяжело. А сейчас жалела: на каждом шагу приходится чувствовать, как мало знаний. Может, по этой причине и завела разговор с Ильей. Конечно, неважно, кем будет работать — простым рабочим или инженером, но чтобы не шел ощупью, как приходится подчас ей.
— Времени хватит, — беспечно сказал Илья. — Еще останется.
Она покачала головой и проговорила:
— Жизнь летит незаметно. Не успеешь оглянуться, а она уже прошла. Коротка она…
И, заметив, что ее слова произвели на Василия впечатление, подошла к нему, потрепала волосы. Василий прижался щекой к ее
— Ну, мы пойдем, — заторопился Генка.
Они приехали в поселок во второй половине дня. В комнате, где жил Тепляков, стояло четыре кровати, стол и четыре тумбочки. На одной из тумбочек тикали два совершенно одинаковых будильника. Серега сидел за столом, подперев руками голову.
— Привет, — сказал Генка. — Где же твоя жена?
— Не приехала, — уныло сказал Серега. — Не знаю, что и подумать. Написала: приеду, хочу посмотреть место, где будем жить. Без ребят хотела приехать… И нету.
— Может, еще подъедет, — сказал Илья.
— Нет, поезд уже пришел, — с тоской сказал Серега. — Теперь не приедет. Хорошо, что пришли. Совсем скучно одному. Сейчас чаю согрею, — засуетился он и, хлопнув дверью, вышел. Потом вдруг вспомнил, вернулся. — Григорий звал телевизор смотреть. Киножурнал какой-то о стройке покажут. Можно было и в общежитии посмотреть, да у нас телевизор испортился. Крутили, крутили, и испортился. Столько денег стоит, а портится.
Серега опять хотел скрыться, но Илья задержал его:
— Не надо чаю. Пойдем к Перевезенцеву. Его и Генку будут по телевизору показывать.
— Что ты! — удивился Серега. — За что их? Гена, ты что-нибудь натворил?
— Кажется, натворил, — вздохнул Генка, на его лице и вправду появился испуг. — Не знаю, как у меня в кино получится. Я вроде здорово работал, но кино — это совсем другое дело. В спортивных киножурналах другой раз замедленно показывают прыжки: летит человек с десятиметровой вышки в воду, как пушинка, — медленно-медленно. Получается красиво. А что, если им вздумается показать мою работу медленно? Каждый, кто посмотрит, скажет: гнать его надо в три шеи…
— А я люблю только такие кинокартины, на которых плачу или смеюсь, — сказал Серега. — Все остальное — ерунда.
Его замечание разобидело Генку:
— Глупость из тебя так и прет. Только ты не обижайся, — поправился он.
— Я не обижаюсь, — покорно сказал Серега. — Я уже близок к тому возрасту, когда трудно сдержать глупость. Молодые еще могут сказать вовремя: «Стоп!» А старики — как дети…
И опять, как бывало и до этого, Илья с удивлением посмотрел на Теплякова: не так уж он и прост, как все принимают его. О таких говорят: себе на уме.
Перевезенцев занимал однокомнатную квартиру с ванной, кухней и газом. В комнате, рядом с высокой, блестевшей никелем кроватью, умещались по стенке диван и тумбочка с телевизором. По другую сторону были шкаф и еще тумбочка с радиоприемником. Жена его, Варя, радушно усадила гостей и, поймав взгляд Григория, поставила на стол бутылку вина.
— Богато живешь, — сказал Серега, с интересом поглядывая на радиоприемник с зеленым мерцающим глазком. Передавали концерт по заявкам строителей.
— Живем не пышно, другой раз у соседей слышно, — самодовольно сказал Григорий, подмигивая жене.