Золотые яблоки
Шрифт:
Василий работал по памяти, карандаш словно небрежно, но уверенно скользил по бумаге.
Он очень легко и быстро сделал три разных наброска. И может, оттого, что они сразу дались ему, он, даже не взглянув хорошенько, убрал их в ящик. Он засмотрелся на рабочего, который тяжелым длинным ломом отбивал схватившуюся с бетоном деревянную опалубку. Кургузый пиджачишко на его широких плечах при каждом взмахе грозил лопнуть по швам.
Не сама работа заинтересовала Василия, а крепкое, мускулистое тело, недюжинная сила рабочего. Почти рядом стояла Першина,
Следующий набросок он делал спокойнее. Ему хотелось, чтобы Першина была на рисунке среди людей своей бригады. Он очень огорчился, когда, сложив инструменты, рабочие неторопливо потянулись в столовую.
Прибежала Першина, и за ней Илья. Женя села на щиток, прижалась к Василию — лицо у нее ласковое, мечтательное. А Илья, глянув на лист бумаги, прикрепленный к фанере кнопками, удивленно присвистнул:
— Как живая, — сказал он о Першиной.
— Ну, это ты брось, — недовольно заметил Василий. — Льстецы нынче не в моде.
— Точно. Чего мне льстить? А это, наверное, я — по пиджаку узнал.
— Это ты, — подтвердил Василий.
— Сереги, конечно, нет. Вид у него нефотогеничный. А жалко. Он бы обрадовался… И Генки нет. Так нельзя. Мы его своим считаем. Правда, бригадир?
— Правда, — подтвердила Першина. — Генку мы своим считаем…
— Слушай! — вскипел Василий. — Когда ты с ломом стоял, я тебя не учил! Почему ты меня учишь?
— Я не учу. Я только пожелания высказываю. Правда?
— Он только пожелания высказывает, — подтвердила Першина.
Василий посмотрел на них и неопределенно хмыкнул. Ему было приятно, что Женя так вот просто подсела к нему, прижалась плечом и беззаботно болтает глупости. Он чувствовал теплоту ее тела, ровное дыхание, запах волос и боялся пошевельнуться, боялся, что она ненарочно может отодвинуться. «Как я рад, что встретил тебя, — с нежностью подумал он, — и как жалею, что встреча не произошла десять — пятнадцать лет назад. Тогда мы оба были юными, озорными и еще не видели, не пережили всего, что выпало на нашу долю. Мы прямо со школьной скамьи попали в пекло войны, нам очень не повезло. Лучшие годы больших надежд и любви были потрачены на ненависть…»
— Илья, это не тот, с которым мы спорили в клубе?
Кобяков шел в столовую. Руки в карманах, походочка гуляющего человека.
— Он самый, — ответил Илья. — Парень будто исправляется. Помог ваш спор в клубе.
Илья замахал рукой.
Кобяков, увидев, что ему машут, подошел.
— Привет! — сказал он и тоже первым делом взглянул на рисунок, удивился: — Ого! Поворот к злободневности… Начинаем писать о строительстве завода. И мы пахали! Поздравляю!
— Что ты с ним будешь делать, — с искренним огорчением сказал Илья. — Рот хоть зашить бы, что ли?
— Не поможет, — проговорил Василий. — Другим местом гавкать начнет. — Нервная дрожь передалась его рукам, и, чтобы скрыть ее, он потянулся в карманы за папиросами. Пошарив и не найдя папирос, вспомнил,
Замечание Кобякова задело его за живое, и он не волновался бы так, не будь рядом Першиной. А она, словно изучая, рассматривала Кобякова и только еще плотнее пододвинулась к Василию, положила ему на плечо голову.
— Таков я есть, чтобы в ваших глазах ошибаться, — усмехнулся Кобяков, повел глазами на рисунок и договорил: — И все же истинная ваша цель понятна.
— Уйди, прошу тебя, — попросил Илья. — Что ты всегда на рожон лезешь?
— Только ради тебя, — многозначительно произнес Кобяков и в самом деле повернулся и пошел, все так же лениво, как и до этого.
Илья растерянно моргнул. И после ему не раз вспоминались эти слова, но он так и не понял, почему Кобяков ушел «ради него».
Подул ветерок, и старая дуплистая липа сбросила на землю парашютики семян, твердых и приятных на вкус. В прозрачном и холодном воздухе крутились пожелтевшие листья. Ветер подхватывал их, и они торопливо трогались в путь, чтобы осесть где-нибудь у заборов и подъездов домов.
Илья осмотрел дерево со всех сторон. Оно было все такое же старое и могучее, закованное листовым железом. И в одном месте в железе круглая дыра — память о первом дне, проведенном с Галей. Постояв, он стал подниматься на третий этаж, не снимая руки с гладких перил. Он сам не очень представлял, почему и зачем идет в этот дом. Его просто тянуло сюда. «Ничего плохого в том нет, если я зайду к ней, — успокаивал он себя. — До этого я бывал здесь, и ко мне привыкли».
В коридоре он увидел Андрейку — загорелого и остриженного под бобрик. Он держал в руке баночку с клеем, а вокруг, на подоконнике, была настрижена бумага, валялись лучина и растрепанное мочало.
— О, Илья! — обрадовался Андрейка. — А я из школы пришел и змея делаю. Сейчас склею и запускать пойдем.
— Галя дома?
— Не, ушла куда-то с сумкой. Наверно, в магазин. Да ты иди, раздевайся. Мама дома.
Илья пошел было в комнату, но мальчик вдруг опередил его, прикрыл плотнее дверь.
— Погоди, — сказал он, хмуря выгоревшие на солнце брови, — поговорим давай.
— Давай поговорим, — улыбнулся Илья. — О чем мы будем говорить?
— В общем, вот, — стал очень серьезным Андрейка. — К Гальке один тип повадился. Я приехал из деревни, а он сидит — нога на ногу. Галька перед ним на цыпочках: «Тебе не скучно? Может, пластинку завести?» Ходит каждый день. И сегодня обещался, мама позвала. Ей он нравится, и Гальке даже сказала: «Довольна твоим выбором». А она уши развесила.