Золушка по принцу не страдает
Шрифт:
— Дети мои! — прокричал священник звонким голосом. — Сегодня мы собрались тут, и все мы свидетели того, как невеста…
— Изабелла, — подсказала Изабелла священнику. Голос ее срывался от волнения, щеки пылали.
— Изабелла! — выкрикнул вслед за ней священник на весь сад.
— Счастья, счастья, счастья! — прокричали хором все собравшиеся.
— … и жених…
— Люк, — подсказал Люк.
— Счастья, счастья, счастья!
— …вверяют друг другу свои жизни! — выкрикнул священник. — Нет ничего священней любви. И нет ничего,
Священник что-то еще говорил, Изабелла от волнения плохо понимала. Она видела только ночной золотой свет, что сиял на ободке кольца, которое надел на ее пальчик Люк, и на его кольце тоже.
Новым красивым пером она аккуратно и без помарок, округлыми крупными буквами, вписала свое имя в книгу, в которой священник вписывал всех новобрачных, и Люк рядом записал свое имя — быстрым, резким, угловатым и каллиграфически ровным почерком.
— Целуйтесь, дети мои, — велел расчувствовавшийся старичок, в очередной раз прикладываясь к кружке. — И пусть звезды счастья светят вам всю жизнь!
Люк обернулся к оробевшей Изабелле и рассмеялся:
— Ну, что ты так дрожишь? Все! Теперь ты моя жена, лесная разбойница!
— А ты мой муж, — эхом ответила ему Изабелла.
Они прильнули друг к другу и поцеловались нежно, сладко-сладко, даря друг другу обещание верности и любви, и в черное ночное небо над их головами, под радостный гул толпы, взлетел салют.
Часы на башне торжественно начали отбивать полночь, а развеселая толпа горожан славила новобрачных и смеялась.
Глава 11. 2
С боем часов на башне хмель в голове белки как-то резко рассосался, а вот острая, как нож убийцы, мысль о том, что магия сейчас развеется, наполнила все свободное пространство в белкином черепе.
И развеиваться она, эта треклятая магия, начала тотчас же, как только часы начали перезвон.
Для начала белка ощутила, как наколдованное платье предательски затрещало по всем швам, превращаясь в лесной мусор — сухие лепестки цветов и крылышки бабочек.
Вальсируя с неутомимым енотом, белка с содроганием понимала, что еще миг — и вместо роскошной дамы принц будет держать в руках побитого молью зверька. И подлог вскроется. И тогда ее подопечной точно не видать благосклонности принца!
— А ведь он у нас почти в кармане!
Затем туфли начали дико жать, и Вильгельмина поняла, что они отчего-то уменьшаются в размерах так, что становятся малы даже на крохотную лапку белки.
— Из чего эта чертова козявка их сделала?! — бормотала белка, прижавшись щекой к щеке енота и выплясывая с ним танго трущобной босоты. Туфли становились все меньше, и выражение дикого страдания все больше выписывалось на белкином искаженном лице.
Весь ее организм вместе с платьем тоже наполняли похрустывания и потрескивания. С хрустом отрастали когти, прорывая белые бальные перчатки.
Но с принцем тоже творилось что-то неладное.
Для начала у него в один миг таки отрос предательски огромный зад, просто самый огромный арбуз на бахче. Полы его сюртука разошлись, слишком маленькие для такой обширной территории, и штаны с громким треском лопнули по шву. Зрелище это было такое невероятное по своему масштабу и по откровенности, что дамы, имеющие счастье наблюдать за танцами лжепринца сзади, попадали штабелями в обморок.
Король нервно вздрогнул и уселся на троне, словно палку проглотил.
Лжепринц сцепил зубы, крепче прижался начавшей обрастать черной шерстью щекой к щеке девицы, и двинул свою даму в танце к выходу.
Расчет у хитрого зверя был прост: прикрываясь пышной юбкой своей дамы дотанцевать до дверей и скорее скрыться с глаз публики.
Часы все били, а магия все утекала, как песок сквозь пальцы.
С очередным ударом колокола из прорехи в штанах лжепринца копьем вырвался хвост, проступили черные меховые очки на морде.
Тут начали падать в обморок кавалеры. А Король так и вовсе отшатнулся в ужасе и перекувырнулся на спину вместе с креслом.
Белка, сцепив зубы и покрываясь липким потом, шустро двигала ногами в такт танца. Но ее хрустальные туфли становились все уже, все меньше, и она сипела от боли, как закипающий чайник.
— И-и-и-и, — тянула она, чувствуя, как ее волосатая пятка выворачивается их стремительно уменьшающейся туфельки.
Чпок!
Одна нога белки освободилась от плена, и туфля зашкрябала по полу, держась на честном слове и на белкиных когтях.
Из модной прически на голове Вильгельмины, словно пики, выстрелили волосатые рыжие уши, и в обморок упал придворный художник, потому что ему снова привиделась пришедшая к нему белочка.
Белка поняла, что дело плохо. Вторая волосатая пятка предавала ее, выскальзывая из слишком тесной туфли. Белка, сжав булки, сопя, как паровоз, стискивала пальцы, стараясь удержать ими скатывающуюся с ноги туфлю, но все было бесполезно.
С громким чпоканьем та соскользнула и улетела куда-то на столы с угощением, вызвав небольшой взрыв салата и крики гостей.
Белка, сцепив зубы, крепче ухватила енота и решительно повальсировала его к столам. Туфли были феины; Фея обещала за них строго спросить, а значит, терять их было ни в коем случае нельзя.
Вильгельмина тянула и тянула лжепринца за собой, сопя, подвывая и хромая на одну ногу, но тот отчего-то начал вдруг сопротивляться и потянул ее в обратную сторону, к дверям.
— Какого черта вы упираете, как линяющий осел, Ваше Высочество, — зло процедила белка, вцепляясь отросшими когтями в загривок своего кавалера и волоча его за шиворот к угощению. — Я хочу промочить горлышко, идемте к закускам!