Зомби Апокалипсис
Шрифт:
Если быть честной, а нет смысла вести тебя, дневник, если не быть честной с тобой, то признаюсь, я просто избегала думать обо всем плохом, что происходит вокруг, потому что это пугает, меня. Я боюсь, но не так, как боюсь темноты, – сейчас я боюсь потому, что все вокруг выглядят испуганными. Я ничего не понимаю. Просто все такие серьезные и сердитые, когда сидят дома, и злятся они на какие-то глупости, в которых я не вижу ну ни капельки ужасного.
Взять, к примеру, всю эту шумиху вокруг Нового Фестиваля Британии. По мне, так это будет веселее, чем все Олимпийские игры, вместе взятые, афиши
Дядя Джек закурил и сказал:
– Они думают, мы глупцы. Они считают, что, если всучат нам пару фейерверков, мы не разглядим, сколько дерьма вокруг.
Так он сказал. «Дерьмо» – плохое слово, но мама даже не шикнула на него. Так я и узнала, что они все жутко напуганы. В гостиной было уже темно, мама повсюду натыкала свечи, но зажгла не все.
Она сказала, что, когда в последний раз ходила по магазинам, все свечи были распроданы. Она покачала головой и тяжело вздохнула, хотя я не вижу, чему тут огорчаться. В смысле – кому есть дело до каких-то там свечей?
– Вы видели рекламные лозунги?
Я не могла толком разглядеть лица дяди Джека, видела только сердитый блеск его глаз в густых клубах табачного дыма. У меня даже в носу засвербело. Впрочем, мне и не нужно было видеть его, я и так знала, что сейчас губы его плотно сжаты и что он хмурится. Я слышала это по его голосу. Никогда еще дядя Джек не говорил таким тоном. Дядя Джек из тех, кто всегда много смеется. А теперь он словно превратился в другого человека, и этот человек никогда даже не улыбнется. Мне от этого немного грустно, хотя почему – не понимаю.
– Да. – Папа фыркнул. Он пил виски. – Вернем Британии Великое Прошлое. Кого они хотят одурачить? Откуда, черт возьми, взяться этому «Великому», если никто не может найти проклятую работу и все пытаются только выжить?
– Даже картошка подорожала. – Мама сидела за столом и пыталась что-то шить в полумраке. Может, латала дыру на одной из моих школьных рубашек. Лучше бы купила новую.
Рукава тех двух, что у меня сейчас, уже давно болтаются куда выше запястий. Видно, это еще одна вещь, с которой нам теперь приходится «справляться».
– А картошку мы ведь выращиваем, – снова заговорила она.
– Они хотят, чтобы мы почувствовали себя как во время войны. – Это было первое, что сказала бабушка. Она тоже курила, и серая туча дыма росла, заполняя комнату. – Но тогда у нас был Внешний Враг. Тогда мы были вынуждены сплотиться и примириться с неизбежным. Я помню ночь, когда бомбили Ледисмит-кресент. Это было ужасно. Погибло больше ста человек. Каждый потерял кого-то. Но больше всего мне врезалась в память тишина. Тишина следующего дня, когда мы стояли, глядя на развалины, я цеплялась за юбку матери, а она плакала. Это был кровавый кошмар, но мы прошли через него, потому что
Обычно бабушка говорит только о своих книгах, и радиопостановках, и ее подруге Эрме, которая давным-давно умерла (раньше, чем я родилась, а тринадцать лет – это ведь довольно много!), и о всякой ерунде, которую они делали, когда были молодыми (этого я ВООБЩЕ не представляю). Ну, в общем, о всяких глупостях, которые никто и не слушает. Только кивают и улыбаются.
Я знаю, потому что мама иногда делает так же, когда Я рассказываю о школе, и ВСЕ мы поступаем так же, когда говорит бабушка.
Но вчера вечером, похоже, ее действительно слушали.
– Я знаю, мама. И многие из нас хотели бы что-то с этим сделать.
– Марк был хорошим мальчиком, – сказала бабушка, и я увидела всю ее тысячу морщин в свете свечей. – Но я рада, что тебя не было с ним в тот день.
– Я должен был быть там. Я должен был быть рядом с ним.
– Если бы ты был там, тебя бы тоже убили. – Мама даже не подняла глаз от своей работы.
– Ты знаешь, что они так и не отказались от мысли провернуть этот фарс с фестивалем?
Папа покачал головой:
– Неужто?
– Господи, Грэм, ты что, даже радио не слушаешь?
– Я ищу чертову работу, Джек. У меня есть семья, которую нужно кормить.
В этот миг сердце так и бухнуло у меня в груди, меня даже в жар бросило. Папа и дядя Джек никогда не спорили, и хотя сейчас до настоящей перебранки дело не дошло, но все-таки это было ЧТО-ТО.
– Ну, они снова копают у церкви Всех Святых. Можешь ты в это поверить? На завтрашнее утро запланирован еще один митинг, надо успеть раньше, чем они начнут доставать тела.
На этот раз мама посмотрела на него:
– Но ты же не пойдешь туда?
– Хотел бы пойти. Но я работаю посменно и не могу рисковать, прогуливая. В наше время увольняют и за меньшее. – Он затушил в пепельнице сигарету. – Но я разрешил протестующим воспользоваться моей квартирой. Они хранят там кое-что. Нет, ничего экстремистского, просто плакаты и баллончики с краской. И от моей Брукмилл-роуд недалеко пешком до площади.
– Ну и что с того, что они копают у старой церкви? – Мама недоумевала. – Я хочу сказать, что они, конечно, бросают деньги на ветер, но ведь не сносят дома, ничего такого.
– Ты не в курсе. – Джек закурил очередную сигарету. – Проблема не в церкви. Проблема ПОД НЕЙ. Это сказала по радио, на ТОЙ САМОЙ станции, одна женщина-профессор. Там общая могила жертв чумы. Медэксперты на ушах стоят и готовы к бою.
– Почему?