Зомби по имени Джон
Шрифт:
– Согласен, мальчик, согласен, – хрипит Хозер. – Если Морс жив, я согласен.
– Хорошо, – кивает Рамси. – И тогда еще кое-что. Вам ведь все равно пока жить в Белой Гавани – Зима что-то не спешит кончаться, – а я забочусь о своих ресурсах, не то что Виман. Так что иди-ка сюда, – он вдруг прижимает к себе Хозера за шею, как любовника, и мягко целует его окровавленными губами в центр лба.
И вбивает лезвие ножа в его часто поднимающийся бок.
– Ш-ш-ш, – он успокаивающе шепчет в морщинистый лоб, пока Хозер задыхается от боли, – ш-ш. Не паникуй. Все в порядке. Я уверен, что ничего не задел. Но это поможет тебе остаться здесь без подозрений. Так что, если не будешь спешить
И Хозер сдавленно молчит, справляясь с болью, но потом выплевывает своим дребезжащим голосом:
– Договорились.
И это последнее, что они оба слышат от него.
– Тогда хорошей Зимы тебе, мой старый друг, – Рамси отпускает его, вырвав несколько волос и давая осторожно отступить на шаг – рубашка под полушубком промокает от крови, но пока совсем немного, – и легко подбирает оставленный когда-то давно рюкзак. – Ну, ты сам просил меня вернуться, – он ухмыляется, глянув на Вимана, складывает цепь Хозера в карман и забирает и автомат, и крюк Морса – закрепить его, может, и негде, но пока пригодится. Например, прямо сейчас, когда Рамси слышит настойчивые скребущие попытки открыть двери. Он перехватывает крюк удобнее, шагая навстречу, но здоровая когтистая лапа наконец соскальзывает по ручке, и Призрак просовывает внутрь окровавленную морду.
Рамси спокойно опускает крюк и слышит за спиной какой-то очень усталый не то вздох, не то всхлип Джона Сноу.
Призрак преодолевает расстояние до Джона в несколько быстрых прыжков, и тот, опустившись на одно колено, зарывается носом в густой мех на его шее. Эта секунда покоя нужна ему сейчас, даже если вся шерсть вокруг рта Призрака слиплась от бурой крови так же, как у Ивы, и это значит, что еще один человек мертв. Сол, уже знает Джон, как знает, что Призрак пришел, потому что на самом деле был ему нужен. Это что-то особое между ними, и хотя Джону больно от количества убитых сегодня, у него нет времени жалеть о них прямо сейчас. Поэтому он старается быстрее – ты не знаешь, сколько времени прошло на самом деле – выпрямиться и не глядя кивает Рамси перед тем, как наконец покинуть ресторан.
Давоса они встречают около ведущей в гостиницу короткой лестницы, а с ним и Виллу. Из-за его шарфа, ее шапки и выбивающихся из-под нее волос и армейских парок они кажутся ярким, режущим глаз на фоне снега зеленым летним пятном, и Джон ощущает первый короткий укол пониже сердца.
– Что случилось? – Давос отпускает лямку своего рюкзака, берется за винтовку на груди и смотрит внимательно. Военные привычки не пропьешь, и он единственный пока пришел к гостинице в полной готовности – Джон видит торопливо мельтешащих между домами вооруженных людей, но никто из них не спешит получать распоряжения.
– Да, а то Джаред и Элис взбаламутили всех, и я решила спросить у дедушки, что там такое, но все мне твердят, что он занят и всех выгоняет из ресторана, и… – начинает Вилла, явно постаравшись перебороть свою неприязнь, хотя и все еще поглядывая на них обоих с каким-то требовательным презрением, но Давос вдруг прерывает ее, поднимая ладонь.
– Подожди, – он замечает и кровь на шерсти и оскаленных зубах собак, и начинающие наливаться синяки на лице Рамси, и его разбитые губы и нос, и порванную одежду, и отрешенный, пустой взгляд Джона. – Что там случилось, Джон? – и выбирает ли он Джона потому, что еще сердится на Рамси, или потому, что знает его лучше и больше может ему доверять, но в мире Джона Сноу этот вопрос наконец-то отпускает напряженно поднятую волну.
Блестящие, обеспокоенные глаза Давоса
“Что случилось, Джон?” – дядя Бенджен угощался ромашковым чаем Кейтилин с медом и лимонными пирожными внизу, на кухне, но поднимается наверх, когда Джон живо пробегает первый этаж и лестницу, напоследок хлопнув дверью. Дядя сперва стучится, зовя Джона по имени, но потом просто осторожно заходит. Джон прячет лицо в подушке и слышит только его тихие шаги, чувствует его вес, слегка продавивший край кровати. “Что случилось, Джон? – спрашивает дядя Бенджен, и его голос очень серьезен. – Дай-ка посмотреть”.
У него длинные и холодные пальцы, и Джон нехотя поворачивает голову, когда они касаются его уха. Ему не хочется выглядеть заплаканным и несчастным перед дядей, и он боится увидеть разочарование в его глазах, но дядя Бенджен никак не меняется в лице, смотря на него с легкой печалью. “Ого, – только и говорит он, касаясь ледяными кончиками пальцев разбитого и опухшего уже носа, и Джон шипит. – Вижу”. Он молчит немного, сложив руки на коленях, а потом спрашивает: “Ну, и что ты хочешь делать с этим, Джон?”. Так обыденно, будто Джон нашел монетку на улице и не знает, на что ее бы потратить. “Хочешь разобраться с этим?”. “Нет. Не знаю”, – Джон утомленно ложится обратно на подушку. Слезы больше не идут, хотя, стоит вернуться памятью немного назад, в горле становится горько. “Скорее не знаешь, как это сделать, так? – тихо спрашивает дядя Бенджен, прибирая его растрепанные волосы за ухо. – Это нормально. Ты хочешь, чтобы все ушло, и ушло как можно проще и быстрее. Но вот последствия… последствия, которые будут у того, что ты решишь, между ними выбрать непросто, да?”.
Первый же удар такой силы, что ни одно окно не сможет выдержать. “Боги, пожалуйста, дайте ему устоять”, – только и успевает подумать Джон перед тем, как черная, мутная волна со всего маху ударяет в стекло. Перед тем, как он испытывает острую боль, обвалившуюся на него тяжелым, неостановимым потоком, проникающим в рот, нос, уши и легкие. “Она сказала, что тебе никогда никем не стать”. “Он ударил тебя из-за того, кем был твой отец”. “Он убил твоего брата, потому что – что случилось, Джон?”. Ледяная глыба размерами куда больше Джона врезается краем в тонкое стекло, оставляя глубокую, сочащуюся водой трещину. “Она имела на это право, потому что ее сын все равно лучше тебя”. “Он имел на это право, потому что твой отец и вправду был дерьмом”. “Он имел на это право, потому что – ответь мне, Джон, что случилось?”.
Ты ничего не можешь сказать на это, Джон Сноу. Ледяной поток, хлещущий в дребезжащие трещины, заливает твои ноги, а ты ничего не можешь сказать. У тебя больше нет семьи. У тебя больше нет наследства. Твоя невеста мертва. Твои братья мертвы. Твои сестры умирают от холода. Твоя работа бессмысленна. Он убил твоего брата.
“Что случилось, Джон?”. Он набирает ледяной воздух вперемешку с ледяной водой. Вопрос заставляет его ответить. Вопрос заставляет его солгать – и вспомнить, что он собирается прикрыть ложью. “Расскажи мне, Джон”.
О, дядя Бенджен, если бы это было так просто. Если бы ты сказал: “Вижу”. Если бы ты сказал – и убил его.
Убить.
И все уйдет – просто и быстро.
Они поехали в стрелковый клуб тогда, когда Джон умылся. Они много стреляли, и разговаривали, и съели потом по стейку с теплым деревенским салатом. Джона это успокоило. “Контролировать себя – прекрасное умение, которое может подчас спасти тебе жизнь, – сказал тогда дядя Бенджен, – но если бы это было так просто, все бы умели это делать”.